Проклятые поэты

По мнению И. Карабутенко, цветаевский перевод «Цветов Зла» выполнен в глубокой тайне («Я – тайну – люблю отродясь, храню – отродясь») задолго до публикации и шлифовался на протяжении многих лет. Поэтический перевод «Плаванья», опубликованный под собственным именем, действительно во многом компланарен переводу «Путешествия» в книге Адриана Ламбле. Налицо присущая Марине Ивановне вариантность – переводя Пушкина на французский, она создавала более десятка версий одного и того же стихотворения.

Адриан Ламбле:

Смерть, старый капитан! Пора поднять ветрила!
Наскучил этот край, о Смерть! Плывем скорей!
Хоть небо и вода темнее, чем чернила,
Сердца, знакомые тебе, полны лучей!

Марина Цветаева:

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрила!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода – куда черней чернила,
Знай – тысячами солнц сияет наша грудь!

Бальмонт, сам переводивший Бодлера, любил повторять слова А. И. Урусова, что стихотворения автора «Альбатроса» не поддаются переводу, «потому что всякое истинно поэтическое произведение представляет полную гармонию формы и содержания. Содержание может передать переводчик, но как передать форму, выбор слов, настроение, мелодию? Конечно, это невозможно». Кстати, Андрей Белый в «Арабесках» тоже подчеркивал первичность ритмических и стилистических нюансов подлинника, передать которые почти невозможно. Но раз существуют гениальные стихи, должны существовать и гениальные переводы. Таковы переводы Цветаевой, Левика, Эллиса, Микушевича.

Изощренный символизм «прóклятых» делает крайне затруднительным и аутентичные переводы их стихов: возникает, по словам Е. Витковского, слишком много капканов. Обращаю внимание на то, что задолго до перевода «Улисса» с проблемами передачи напластования смыслов и подтекста столкнулись переводчики Бодлера, Верлена, Рембо и Малларме, большинству из которых не удалось этих капканов избежать[32]. Как и в случае с Д. Джойсом, оказалось, что подстрочника недостаточно: от переводчика требуется адекватная автору первоисточника эрудиция (знание истоков и прототипов переводимого текста, скрытых смыслов и намеков) и способность отыскания компланарных символов в словарном запасе родного языка. Переводы «прóклятых» – такое же подвижничество, как подвиг С. Хоружего, создавшего «русского» «Улисса».

Существует две отмеченные С. С. Аверинцевым крайности поэтического перевода, Сцилла и Харибда на пути одиссеи поэта: «либо самодержавная субъективность, либо вассальная служба при оригинале». Своеволие поэта-переводчика С. С. Аверинцев иллюстрирует примером Б. Пастернака, «вдохновлявшегося иноязычной поэзией совершенно так же, как, скажем, явлением природы». Притязание на аутентичность иллюстрирует судьба французского поэта Жюля Фабра, поведанная Готье: выбрав путь самоотрешения, помешанный на Шекспире поэт, видевший во французской культуре препятствие для решения поставленной задачи, Фабр переселился на родину Потрясающего Копьем, сделался заправским «англичанином», но поставленную перед собой задачу так и не решил: «чем больше он „отрешался“ от Франции, тем больше утрачивал ту упругую среду собственной культуры, на фоне которой только и можно почувствовать своеобычность и характерность культуры чужой».