Проклятые поэты

Тени прошлого! О, как мне родственны все вы!
Каждый вечер я шлю вам прощальный мой вздох.
Что вас ждет, о восьмидесятилетние Евы,
На которых свой коготь испробовал Бог!

Поэт симпатизирует «старушкам» не за их дряхлость и беспомощность – он уважительно относится к их жизненным страданиям (ибо женское счастье вульгарно, неплодотворно, чревато грехом).

Мотив одиночества и сиротства пронзительно звучит и в «Лебеде», символизирующем душу автора:

Жизни пасынок, сходный с душою моею, —
Ввысь глядел он, в насмешливый синий простор,
Содрогаясь, в конвульсиях вытянув шею,
Словно Богу бросал исступленный укор.

Виктор Гюго, которому посвящено это стихотворение, чутко уловил символический подтекст, написав Бодлеру:

Как всё, что Вы пишите, Ваш Лебедь – идея. Как в каждой истине, здесь есть глубина. Лебедь в пыли имеет под собой больше глубин, чем если бы он плавал в озере. Отсюда тот трепет, который ощущаешь, читая Ваши стихи.

И душа моя с вами блуждает в тумане,
В рог трубит моя память, и плачет мой стих
О матросах, забытых в глухом океане,
О бездомных, о пленных – о многих других…

* * *

Цикл Жанны в любовной лирике «Цветов Зла» один из высших образцов поэтического воспевания плотской, земной любви. Жанна, по словам биографа, – океан, за чертою которого маячит сказочная страна идеала Бодлера, она же ОАЗИС в ядовитом Париже, причал; и сестра она, и мать, но прежде всего, конечно, женщина, плоть:

Сюда, на грудь, любимая тигрица,
Чудовище в обличье красоты!
Хотят мои дрожащие персты
В твою густую гриву погрузиться.

В твоих душистых юбках, у колен,

Дай мне укрыться головой усталой
И пить дыханьем, как цветок завялый,
Любви моей умершей сладкий тлен.

Или:

Нега Азии томной и Африки зной,
Мир далекий, отшедший, о лес благовонный,
Возникает над черной твоей глубиной!
Я парю, ароматом твоим опьяненный,
Как другие сердца музыкальной волной!

Я лечу в те края, где от зноя безмолвны

Люди, полные соков, где жгут небеса;
Пусть меня унесут эти косы, как волны!
Я в тебе, море черное, грезами полный,
Вижу длинные мачты, огни, паруса…
…
Вы лазурны, как свод высоко-округленный,
Вы – шатер далеко протянувшейся мглы;
На пушистых концах пряди с прядью сплетенной
Запах муска, кокоса и жаркой смолы.

В эти косы тяжелые буду я вечно

Рассыпать бриллиантов сверкающих свет,
Чтоб, ответив на каждый порыв быстротечный,
Ты была, как оазис в степи бесконечной,
Чтобы волны былого поили мой бред.

Жанна воплощала для Бодлера плотское начало жизни: с одной стороны, возможность величайшего наслаждения, с другой – ту животность, о которой он говорил с холодным презрением: «Меня всегда удивляло, как это женщинам позволяют входить в церковь. О чем им толковать с Богом?» Впрочем, это отнюдь не исключало мечты поэта о возможности идеальной любви, встречи с женщиной-другом.

Бодлеровская любовь амбивалентна: в ней одновременно присутствуют сатанинское начало и райские кущи. Между этими полюсами заключена полнота земной любви.

В любви Бодлера к женщинам, как мне представляется, присутствует и вожделение, и страсть, и кротость, и рассудочность, и игра. Любовь для поэта – приключение, эксперимент, чувственность, обожание, но и согласие на «чистое (платоническое) поклонение».