Проклятые поэты

Его «ужас» жизни – это ужас перед напряженной дисгармонией человеческих отношений, перед конфликтностью существования и т. п., но никак не перед природой. Вопреки утверждению Сартра, Бодлер как поэт принадлежит не «великому антинатуралистическому движению» XIX в., восходящему к просветительской идеологии, а великому романтическому движению, оспорившему просветительский позитивизм.

Теперь уже нетрудно понять, что настороженное отношение Бодлера к «природе» объясняется вовсе не тем, что поэту якобы претит ее «гуманизм», что он-де воспринимает ее как невыносимое «узилище», а тем, что как таковая, не озаренная воображением, природа для него мертва; чистая предметность, не одушевленная смыслом, подобна голой оболочке или пустой скорлупе: она ровным счетом ничего не может сказать человеку и потому попросту неинтересна. «Я нахожу бесполезным и скучным изображать то, что есть, ибо ничто из того, что есть, меня не удовлетворяет. Природа непривлекательна, и добропорядочной тривиальности я предпочитаю чудовищные порождения моей фантазии». «Если пейзаж прекрасен, то отнюдь не сам по себе, а лишь благодаря мысли и чувству, которые я с ним связываю».

Вот «кредо» Бодлера, устанавливающее отношение «воображения» к «природе»: «Весь видимый мир есть вместилище образов и знаков, которым воображение придает соотносительные место и ценность; этот мир можно уподобить пище, которую воображение должно переварить и преобразить. Все способности человеческой души должны подчиняться воображению, мобилизующему их все одновременно». Не «бегства» от природы, не ее «стерилизации», а ее «преображения» добивается Бодлер – преображения, которое упорядочивает вещи в соответствии с их «местом и ценностью», взыскуемым нашей душою.

Видимо, это правда, что Бодлер жаждал свободы и избегал ее, что он высоко ценил свободу, но сделал жизненный выбор в пользу опеки. Не в том смысле, что с готовностью подчинялся ненавистному семейному совету или решениям Анселя, но в том, что испытывал метафизическую (и практическую) нужду в Высшем Авторитете, Поводыре (в этой точке «феномен Бодлер» соприкасается со «случаем Кафка»):