Проклятые поэты

Стефан Малларме – отчаянный платоник. Он верит в бесчисленные, непременные и неповторимые связи между видимым и невидимым… Он верит в своего рода исконную мировую гармонию, в силу которой определенные абстрактные идеи должны вызывать в совершенных умах определенные, соответствующие этим умам символы. Или другими словами, он верит, что точные соответствия между миром абстрактным и миром физическим установлены извечно, что Божественный разум несет в себе синоптическую картину всех этих незыблемых параллелей и что, когда поэт их открывает, они возникают в его сознании с такой очевидностью, что уже нет надобности их доказывать.

Следовательно, добавляет Тибо, он темен наподобие гностиков и кабалистов, потому что для него, как и для них, все в мире лишь знак и соответствие.

Так что же, творчество – тайна, криптограмма, загадка? А маллармистская теория аналогии – эстетическая вариация на темы Нострадамуса или Сведенборга? Как там у Николая Гумилёва? – «Малларме учил писать стихи, похожие на кабалистические знаки…»

Для меня Малларме – Плотин поэзии, бегущий от мира вещей, максимально отдаленный от неприглядного уродства бытия и медленной агонии цивилизации. И хотя его отрешение от мира никогда не было полным, в своей основе его поэзия – сфера сильфов, чистая эманация поэтичности, дар окончательных формул.

Высокое искусство – в силу своего условного, игрового характера – не отражает действительность, но предельно отстраняется от внешних форм и реальных действий: творимое всей мощью воображения, погружая читателя в эйдетическое пространство, оно делает человека владыкой иной, созерцательной действительности – мира духа и свободы.

Сам Малларме определял поэзию как средство выражения таинства жизни, духовную цель человеческого существования:

Поэзия – «выражение средствами человеческой речи, сведенной к ее основному ритму, таинственного смысла всех аспектов жизни; таким образом, поэзия придает достоверность нашему существованию и составляет единственную его духовную цель».

Пытаясь художественными средствами проникнуть в тайны бытия, Малларме не злоупотреблял мистическими «фокусами». По словам Феликса Фенеона, ощущение таинственности Малларме всегда передавал удивительно ясными словами, подчиняющимися непреложному и крепко сколоченному синтаксису.

Таинство не было для Малларме самоцелью – с его помощью он пытался обрести высшее наслаждение творчества, ощутить продуктивность творящего духа.

Впрочем, Поль Валери в чем-то прав: «В этом Поднебесье эмоции, влечения, неосознанные чувствования – почти излишни. Всё, что может быть отдано прозе (как у Плотина – жизни), должно быть отдано ей. Поэзия есть то, что прозой невыразимо».

Оба они – Малларме и Плотин – редкая разновидность поэтов-ученых, теоретиков-музыкантов, Mathematicien pittoresque – живописных математиков, чурающихся грязи мира и выводящих его чистоту из неоскверненности собственного ума.

Отношение Малларме к поэтическому творчеству во многом повторяет мистические настроения Якоба Бёме: провидение узора, «предвечно существующего в лоне Красоты». Поэзия для него – потаенный смысл разноликого бытия: «тем самым она дарует нашей бренной жизни подлинность, и потому идеал всякой духовной деятельности заключен именно в ней».

Символизм явно предпочитал анализу синтез, точнее интуитивное «схватывание» целого: «…Современный дух пытается воссоединить с помощью Синтеза то, что было разъято Анализом. И эта попытка еще не завершена, это и есть задача „литературы нынешнего дня“».

Сен-Поль-Ру говорил еще определеннее: «Выявить Бога – таково предназначение Поэта». «То, что делает Поэт, есть сотворение мира, но уже вторичное, ибо материалом ему служат частицы Божества». Поэт часто оперирует не видимыми предметами, а их эйдосами, образами, ассоциативными связями.

Звонарь