Проклятые (СИ)

Отдав эту грозную команду, сам Шерлок марширует, не оглядываясь, к собственной кабинке, чтобы там, в одиночестве, избавиться от одежды и завернуться в простыню, как в тогу. Сердце колотится как сумасшедшее, а кровь в венах бурлит и кипит праведным негодованием. Джона поблизости не видно. Шерлок не исключает возможности того, что Джон просто сбежал, но сейчас он так зол на него, так зол… Возможно, его отсутствие в сауне то самое благоразумие, нужное обоим, чтобы остыть и вернуться к прежним дружеским отношениям с легким налетом личной отстраненности. В любом случае, сам Шерлок пойдет в сауну и проведет там чертову уйму времени, чтобы обрести хоть видимость душевного спокойствия.

Когда Шерлок заходит в душную и теплую комнату, отделанную белой карельской березой с нагретыми камнями на каминной решетке, источающими запах ментола, Джон уже лежит на верхней полке, растянувшийся на той самой пресловутой простыне, помянутой в монологе Шерлока. В полумраке его крепкие ягодицы, кажущиеся абсолютно белыми, примагничивают к себе взгляд. Уши пылают, и Шерлок благодарит бога за тусклое освещение в сауне. Шерлок ловит взгляд Джона, но не может его прочитать – Джон словно нарочно прячется в тень, да еще и локтем прикрывается. Была не была! Отчаянным жестом, не без театрального драматизма, Шерлок срывает с себя простыню и застывает на несколько бесконечно долгих мгновений в позе римского оратора, вышедшего на трибуну. Тишина, предшествовавшая его появлению, оказывается вовсе не тишиной, а гулом растревоженного улья, по сравнению с тем, что происходит сейчас. Кажется, что воцарившуюся тишину можно резать ножом, настолько она ощутима. Шерлок вдруг ощущает, как его выставленное на обозрение Джона мужское достоинство начинает медленно наливаться возбуждающей полнотой, и это подстегивает его разморозить собственное шоковое состояние и плавно сделать первый шаг в направлении нижней полки. Не вполне осознавая, что делает, Шерлок расстилает простыню и сначала садится на нее, а затем перетекает в горизонтальное положение со всем доступным изяществом, принимая ту же позу, что и Джон. Теперь они расположены так, что Джону с его верхней полки отлично видна пятая точка Шерлока, а также его длинные ноги, покатые плечи и кучерявый затылок. Шерлок хочет как-то разрядить обстановку, пошутить, рассеять напряженную тишину, но слова застревают в горле. Джон где-то там, наверху, кажется, даже не дышит. Может, он умер? Слабый вздох убеждает в том, что Джон все еще жив. От былой решимости перевести их отношения в иную плоскость не остается и следа. У Шерлока не хватает духу посмотреть в лицо Джона, протянуть ему руку, коснуться губ в легком, взлелеянном в мечтах поцелуе. Шерлоково отчаянное молчание не уступает места упрямому (или равнодушному, или шокированному – Шерлок теряется в вариантности эпитетов) молчанию Джона. Сцена в сауне затягивается. Время идет, а ничего не происходит. Напряжение в паху кажется невыносимым до болезненности, но теперь уже Шерлок трусит подняться и уйти, окончательно выдав себя с головой. Проходит еще целая бесконечность, пока Джон хриплым голосом не сообщает о том, что ему, пожалуй, пора, и не сбегает, завернувшись в простыню и плотно закрыв за собой дверью. Оставшись в одиночестве, Шерлок, наконец, переворачивается на спину. Его член стоит колом. Шерлоку стыдно за себя, за свои реакции, за свои чувства. Он ничего не может с этим поделать. Презирая собственную слабость, Шерлок дрожащими пальцами дотрагивается до предавшей его плоти, и этого хватает, чтобы бурно кончить, содрогаясь от болезненного наслаждения. Когда он приходит в себя после оглушительно оргазма, на душе остается привкус горечи и разочарования, а еще усталость и обреченность. Шерлок знает, что возжелал чужого, и наказан за то демонстративно и убедительно. Полное фиаско.