Проклятые убийцы

– Значит, Пустыня? Уж не слишком ли очевидно, что это он виноват в смерти несчастного парня? – надавил Калигула.

– С каких пор тебе знакомо выражение «несчастный парень»? Ты же, кроме себя, никого не замечаешь. На всех тебе наплевать, – съязвило Жиголо.

– Аж ты дрянь! – осклабился убийца в пиджаке. – Вы же вдвоём друг другу руки моете! Да ещё тщательно, с мыльцем. То-то вы в кухне переглядывались. От меня ничего не скрылось!

– Довольно фантазий, – устало закатило глазные яблоки Жиголо. – Мы никак не влияем на происходящее.

– Довольно вранья! – рявкнул император. – Это возмутительно! То, что вы считаете себя элитой, потому что это я, я носитель голубых кровей! Лазурных, сапфировых! Я! – рявкал он. – И я не намерен терпеть, чтобы меня смешивали с быдлом! Чтобы шушукались за моей спиной. С этим покончено! Я тебя в таблеточный порошок сотру, от тебя даже праха не останется, крыса облезлая!

– Во-первых, переходить на личности некрасиво. Во-вторых, я так испугалось твоих угроз, – равнодушно проронило Жиголо.

Вот только зачем? Зачем эти бравада и провокации, когда собеседник не шутит? Когда сон материализуется? Когда Жиголо, наконец, получило возможность съехать в мешок, липкий от тёплой густой слизи?

– Напрашиваешься, – констатировал Калигула.

Если бы змеи умели шипеть на человечьем, то у них была бы именно такая интонация. На миг в яблоке шевельнулся червячок опасения, но быстро нырнул обратно в мякоть. Жиголо медленно попятилось к дверному проёму. Ладони, потные, уже пытались нащупать пустое пространство коридора.

– Я всего лишь воздам по заслугам, тебе нечего бояться – представление будет недолгим, и занавес опустится очень быстро, – улюлюкал император, поднимая растрёпанную скакалку бинтов. – Ну же, иди сюда, я тебя задушу. Ты ведь само делилось с нами историями, как убило несчастную старушку, – ласково сюсюкал он. И опять этот термин – «несчастная».

– Только попробуй меня тронуть, – медленно произнесло Жиголо.

Люди имеют обычай замораживать мясо или ягоду, или пельмени. Жиголо могло точно так же замораживать голос. Но заморозка не смогла защитить от рассчитанного прыжка и железной хватки, словно противник был облеплен доспехами. В следующую секунду он, дёрнув лысого болванчика, оказался сзади, а бинт ровнёхонько вперился в незащищённое горло. Вжался. Тонкие пальцы схватились за марлевый предмет убийства, но не смогли его оттянуть. Рот превратился в рыбью жабру, образующую дыру. Боль разливалась к вискам и яблочным шарам. Перехваченное горло скрежетало, кряхтело, сипело, но в него никак не просачивался воздух. Такой вкусный, такой аппетитный и дразнящий. Оставалось только рыпаться и извиваться. Оставалось только стать такой же скользкой, как рыба, меняющая пол. Но на этот раз почему-то не получалось.

Жиголо завело руки назад и вслепую оцарапало то, что оказалось под ногтями. По щеке Калигулы прошла острая пульсация, и на миг он отвлёкся от напряжённой давки. Этого хватило, чтобы заговорщик согнулся пополам и метнулся вперёд, кашляя и почти лая. Держась за горло и таращась на нарядного императора, оно помедлило и метнулось в другую комнату. Видимо, жаловаться своему напарнику. Обречённый Калигула только приложил подушечки пальцев к досадной ссадине, проложенной около какашной родинки. И на подушечках остались не голубые, не сапфировые, а гранатовые капли. Натуральные гранатовые зёрна. Правда, не кислые, а, должно быть, солёные.

Впрочем, боль мужчину не ужасала, а успокаивала. Она служила индикатором существования. Болит, значит, он ещё держится. И он ещё поквитается с парочкой завистников.

Отчего только его ноги подгибаются, точно резиновые? Отчего внутри становится мягко, словно он набит не костями и мышцами, а плюшем и синтепоном? Оно, безусловно, тепло и приятно, так приятно, что и щека уже не тюкает – боли нет. Нет боли, и нет Калигулы. Он хочет закричать, но во рту плотный кляп тишины, её осязаемый сгусток. Ох, где же Анубис? Лживый подонок и слабак! Почему он не спасает его? Он же обещал присматривать за ним! Кто же поможет сейчас?

Постепенно Калигула переставал видеть себя в пиджаках, расшитых пайетками. И чем бледнее становилась его плоть, тем ровнее становилось его душе. Они как бы хором размешивались в густой мгле воображения. И вскоре размешиваться стало нечему. Собственно, осталось неясным, чего Калигула так жутко избегал.

Кровята

Любовью дышит зелень поля.

Идём! Вдвоём!

– Артюр Рембо

Жиголо, как смерч, ворвалось к Пустыне, с глазами, как у собаки из сказки «Огниво»: такими огромными тарелками, что в них уместилось бы штук пять окороков с макаронами на гарнир.

– На меня напал Калигула! Нам нужно бежать! Мне страшно, – выдохнуло оно, но резко затормозило, увидев, что скулу парня перечерчивали красные дорожки крови. – Почему на тебе кровь? – недоумённо спросило Жиголо.

– От себя не убежишь, Жиголо, – глухо ответил Пустыня. – Но тебе больше нечего бояться. Калигулы уже нет. И вряд ли он хоть когда-то существовал. Это был я, Жиголо. Ты со мной сражалось, – пояснил он.

– Не понимаю, – покачался кочан на его плечах.