Проклятые вечностью (СИ)

— Мираксис всегда жаждал моей крови, впрочем, как и все остальные. А ты… тебе когда-нибудь хотелось ее попробовать? Хотелось ли тебе когда-нибудь стать сильнее, просто смешав свою кровь с моей?

— Почему бы тебе не прочитать мои мысли? Насколько мне известно, ты часто используешь этот запрещенный прием!

— Это не то… — прижимая Анну к себе, произнес граф. — Я хочу, чтобы ты сама произнесла ответ.

Почувствовав едва уловимый поцелуй на своей щеке, девушка подняла на Влада застланные пеленой глаза, пытаясь проглотить душившие ее слезы. Тут же по телу забегали десятки мурашек, а сердце затрепетало от волнения. Не думала Анна, что такое легкое прикосновение могло затронуть самые чувственные струны ее души. Покорно откинув голову назад, принцесса оголила шею, позволяя графу прочертить дорожку легких поцелуев к мочке ее уха.

По всему телу девушки волнами разливалась приятная истома. К ее собственному удивлению, ощущения были намного сильнее и проникновеннее, чем в момент первой близости. Вампир одаривал ее новыми ласками, заставляющими все тело девушки содрогаться от томительного предвкушения. Но то, что произошло дальше, больше походило на безрассудную, почти животную, страсть, чем на нежную любовь. Этот порыв графа одновременно напугал и пристыдил ее, наполнив душу неведомыми доселе ощущениями.

С треском разорвав сорочку, вампир жадно прильнул к ее груди, попутно стягивая с нее изодранную одежду. Анну била сильная дрожь с горькой примесью стыда. Только сейчас она поняла, насколько сдерживал себя Дракула в момент их первых любовных утех, чтобы не причинить ей боль. Сейчас же он позволил дать себе волю, выпуская на свободу бушующую в нем страсть. Уперев руки в мускулистую грудь, заливаясь краской, девушка пыталась сопротивляться, уклоняться от ласк и поцелуев, еще сильнее распаляя желание возлюбленного. Ее робкие возражения потонули в этом нескончаемом водовороте безумия, уступая животным инстинктам.

В этот раз его прикосновения были настойчивее, грубее, казалось, что с ней делили ложе два разных существа: любящий человек и кровожадный зверь. В который раз Анна поразилась тому, сколь многогранной могла быть природа вампиров, но, к собственному удивлению, принцесса была вынуждена признать, что ее тело предательски отзывалось на каждую грубую ласку, находя даже в этом безрассудном противостоянии некую прелесть. В этом была истинная суть любви бессмертных. У нее, как и у всего в этом мире, была своя темная сторона, ибо настоящие чувства были невозможны без муки. Любовь — это единство, любовь — это самопожертвование, любовь — это прощение, любовь — это страсть, это вожделение, это боль и смерть. Они умирали каждый день, но ночью возвращались к жизни, сгорая в огне пленительных страстей. Сейчас принцесса понимала это отчетливо и принимала с должным смирением, однако природная стыдливость и христианское воспитание нещадно восставали против этих страстных порывов, пробуждая в ней какой-то духовный страх.

— Анна, я же чувствую, что твоя сущность рвется наружу, желая пересечь грани наслаждения. Не пытайся сдерживать себя, ты больше не человек, — прохрипел он, подняв ее на руки.

Повинуясь какому-то инстинкту, она обвила ногами его бедра, прижавшись своим лоном к восставшей плоти, выгибаясь назад, впиваясь ногтями в спину графа. Усадив ее на стол, вампир резко вошел в нее, заставив девушку до крови закусить губу.

В секунду, когда алая влага коснулась ее языка, разум окончательно сдался под натиском пылающего огня страсти, и они провалились в пропасть истинного сумасшествия, свидетелями которого стали лишь молчаливые книги. Глаза Анны вспыхнули зеленым пламенем, а клыки инстинктивно удлинились, исказив идеально очерченную линию рта. Их обнаженные тела слились в танце истинной любви бессмертных: горячей, причиняющей боль, отдающей болезненной одержимостью, но в то же время трепетной и сакральной, потому что только сейчас принцесса почувствовала истинную близость от слияния их душ.

Движения графа были стремительными, но, находясь на самом пике наслаждения, изливаясь в лоно возлюбленной, граф запрокинул голову Анны, впиваясь клыками в венку на шее.