Проклятый и родной (СИ)

Локи боялся своих истинных чувств к Тору, поскольку знал, как это будет выглядеть со стороны. Он не мог говорить об этом, а теперь боялся даже думать, оскорбляя старшего брата своими низменными пороками. Лафейсон подхватил таз и вылил на себя остатки воды, чтобы развести ещё. Он никак не мог смыть родную кровь со своих волос и гнал от себя воспоминания о том, что Одинсон сделал ночью. За шумом наливающейся воды он не услышал, как тихо открылась и закрылась дверь в предбанник. Он с опозданием почувствовал, как мокрое от воды тело обдало лёгкой прохладной волной, а пламя свечей на подоконнике у маленького окна вздрогнуло.

Локи медленно обернулся, открыл рот и снова закрыл, будучи не готовый к появлению Тора, он не знал, как реагировать, что сказать. Прогнать? Потребовать объяснений? Слова застряли комом в горле, он вздохнул, скользя рассеянным взглядом по телу охотника. Тор расправил плечи, демонстрируя себя во всей красе, от него волнами исходила уверенность и сила, а ещё он выглядел как порочный ангел, незаслуженно появившийся в его жизни. У Локи предательски дрогнули руки, а низ живота обожгло огнём. Он немедленно развернулся к охотнику спиной. Надо выставить Одинсона из бани, пока возбуждение не стало очевидным. Зачем он вообще пришёл?

— Я же просил, — нервно бросил Локи. — В чём дело, Тор? Если ты так хотел идти первым, надо было сказать.

— Я помогу тебе намыть волосы, — раздалось за спиной, и звук шагов натянул нервы до предела.

— Пожалуйста, выйди, — Локи набрался смелости и решимости, он резко развернулся, намереваясь вытолкать Тора в предбанник, но охотник ловко перехватил его руки за запястья, он сжимал несильно, просто пытался сдержать его гнев и лишь вопрошающе смотрел в зелёные глаза. — Уйди, я тебя очень прошу.

— Нет, — такое простое и хлёсткое «нет». Локи не возмутился, он не вырывался, а просто опешил и замер, он не знал, как реагировать. Но вот за категорическим отрицанием последовали другие слова, впрочем, не способствующие достижению хоть какого-то равновесия: — Я не хочу спорить и ругаться, просто тоже хочу согреться и помыться.

Локи сглотнул, кивнул, давая позволение остаться. Охотник тут же отпустил его руки. Лафейсону ничего не оставалось, как плыть по течению и ждать, к какому берегу его прибьют эти бурлящие воды. К счастью, ему удалось подавить возбуждение, он просто отвернулся и пытался не думать, что брат был слишком близко. Одинсон, в свою очередь, не пытался заговорить, он подхватил ковш с водой и чуть полил Локи на волосы, а затем стал усердно теребить каждую прядку, вымывая запёкшуюся кровь, что оказалось довольно проблематичным делом. Но Тор не сдавался, он был настойчив и неотвратим. Главное, что Локи не удалось его выгнать, он через силу согласился и притих.

Чернокнижник долго молчал, просто стоял к нему спиной, как деревянная кукла, лишённая души. Только всё это было лишь декорациями, Одинсон ощущал фальшь даже слишком остро, от брата исходили невидимые глазу энергетические волны, магия, которую никто не был в состоянии увидеть, лишь прочувствовать. Как бы Локи ни отрицал, он боялся и вожделел только одного — Тора.

С того самого момента, когда впервые поставил его на колени, позволяя выторговать свободу за низменное удовольствие. Локи стремился к нему, когда ещё не знал, что в их жилах текла родственная кровь, а сейчас он лишь упрямо пытался не показать своих истинных чувств.

Одинсон улыбнулся, зачерпнул ещё ковш и полил на плечи.

— Кажется, я справился с твоими волосами, — прошелестел Тор в чёрный затылок, Локи заметно вздрогнул и обернулся.

Лафейсон не прятал взгляд, но выглядел нерешительным и утомлённым.

— Давай поворачивайся, я тебе тоже намою, а то самому неудобно, — произнёс Лафейсон, имея в виду светлые пряди охотника.

Только Одинсон не сдвинулся с места, вглядываясь в зелень чужих глаз, в них читалось смятение и желание, древняя тёмная сила и мягкая уступчивость. Тор ощутил эту невыносимую тягу, какую, должно быть, испытывали друг к другу языческие боги — забытые, коварные, первобытные. Они не ведали запретов, стыда и страха, те боги давно канули во тьму веков, но сейчас их тонкие голоса побуждали действовать.

До этого момента Тор словно спал глубоким сном, жил как в болезненном бреду, в страхе оступиться, а сейчас его глаза открылись, и он видел перед собой истинное божество, которым являлся и он сам. А если они оба боги, кто имел право запретить им наслаждаться жизнью?

— Тор? — Локи удивлённо вздёрнул чёрные брови, Одинсон пожирал его взглядом, уголки его губ тянулись вверх, он медленно растягивал губы в странной улыбке. Одинсон не ответил, он медленно потянулся к губам брата, накрывая их своими, но тут же отстранился, словно выжидая ответной реакции. — Ты понимаешь, что делаешь?

— Отлично понимаю, — ответил наконец Тор, наблюдая, как темнели колдовские глаза, как сын Лафея облизал губы и уже сам потянулся к нему, он делал это даже слишком резко, прижался всем телом и целовал, как в последний раз, резко и болезненно, словно боялся, что его оттолкнут.