Проклятый и родной (СИ)

Только Одинсон не отталкивал, он впустил в свой рот юркий язык, сам обхватил гибкую талию и попытался перехватить инициативу в поцелуе, руками жадно ощупывал гладкое тело, потянулся вниз, сжал поджарую задницу, ощущая, как по телу колдуна прошла дрожь. Лафейсон целовался исступлённо, словно пытался выпить всё торово дыхание, высосать его жизнь, он ещё не понимал, что Одинсон сдавался без боя.

Локи втирался своим пахом в чужой пах и оторвался от губ, не в силах подавить стон.

— Проклятье! — раздражённо прошипел Локи. — Мы не можем теперь.

Тор не слушал, лишь нахально усмехнулся и, снова притянув к себе, прижался губами к бледной шее, покрывая кожу поцелуями.

— Это так заманчиво и запретно, — промурлыкал Тор, подавляя вялое сопротивление, усыпляя бдительность влажными поцелуями. — Позволь мне…

Локи и дальше мог бы гнуть свою линию, если бы тело не предавало его, слишком очевидно реагируя на простые ласки охотника. А Одинсон только усиливал эффект от своих слов, собственнически оглаживая задницу Локи, при этом незатейливо тёрся о его крепнущий член своим естеством.

— Тор, — словно святой мученик, выдохнул Локи и, схватившись за сильные плечи, простонал: — Нужно растянуть меня. Подожди, я сейчас.

— Я сам, — как-то слишком грубо бросил Тор, желая получить безраздельное право обладания.

— Нет! Ты не умеешь, — взвился Локи, всё ещё лелеявший надежду держать ситуацию под контролем.

— Я хочу сам, — утвердил свою волю Тор и уже чуть мягче добавил: — Не бойся меня.

— Я не боюсь боли, — Локи качнул головой. — Я столько её пережил.

— Я не хочу сделать тебе больно, — светлые ресницы взволнованно вздрогнули. Он не лгал, не пытался внушить ложное чувство защищённости. Тор абсолютно искренне не хотел навредить, но жаждал главенствовать, и, казалось, Локи это понимал.

— В предбаннике есть флаконы с маслами, — многозначительно ответил Лафейсон, словно говорил о загадочной панацее, и добавил, объясняя: — Масло облегчит проникновение.

— Я схожу, — кивнул Тор.

На краткий миг Одинсон закусил губу, словно прикидывал, стоило ли отпускать Локи из объятий, но наконец решился и осторожно выпустил мага из рук. В предбаннике нашлось три небольших бутыля, и пока Тор разбирался, какой взять, Лафейсон, сжалившись, усмехнулся:

— Бери любой.

Одинсон подхватил первый попавшийся, занёс в баню. Пока Тор вернулся прикрыть за собой дверь, чтобы не напускать холода, Локи уже откупоривал крышку. Горлышко оказалось достаточно широким, чтобы окунуть туда ладонь, воздух немедленно пропитался цветочным ароматом, сладким и густым. Когда Одинсон оказался рядом, Локи выпрямился и нервно облизнул губы. Тору всё казалось, что в любой момент колдун пойдёт на попятную, сорвётся на выяснение отношений. К счастью, этого не произошло.

— Ложись на пол, — интимно прошептал колдун, он поднял руку и коснулся поросшего щетиной лица, не уточняя, что будет неудобно, оба это понимали.

Тор подчинился без возражений, лёг на влажный пол, колдун опустился следом за ним, перекинул ногу через бёдра и оказался сверху. Тор с опозданием понял, что Локи вовсе не был таким мучеником, каким его видел охотник, он ловко скрывал свою внутреннюю суть, стараясь не показаться бестактным, действительно боялся демонстрировать себя во всей красе. Зеленоглазый чёрт был наглым и любвеобильным, жадным и дьявольски сильным. Всё это стало ясно, как только колдун стянул свою змеиную личину, обнажая суть. Локи макнул ладонь в бутыль с маслом, убрал излишки у горлышка и масляной рукой накрыл горячее торово естество. Одинсон задышал чаще, не позволяя Локи отвести взгляд.

Колдун тонко улыбнулся, когда Тор судорожно выдохнул, ощущая, как тонкие пальцы обхватили его крепко стоящий член и стали скользить по всей длине.

Чернокнижник знал, какой необходим нажим, чтобы Тор не кончил от его настойчивых ласковых рук уже через минуту, искуситель знал, какой должен быть ритм — медленно, но не слишком, просто чтобы свести с ума, а самое главное, дьявол знал, что получил торову душу в своё пользование.

Одинсон не мог вымолвить ни слова, хотя в голове вереницей проносились проклятия и признания в любви, а всё, что ему оставалось, это только стонать, впиваясь ногтями в пол, и закатывать глаза от болезненного возбуждения и трения, под гнётом власти древнего бога. Локи умело отвлекал внимание охотника от своего занятия, он торопливо растягивал себя сам, закусывая губу и проталкивая смазанные маслом пальцы в узкое нутро. Было неудобно, но терпимо, к тому же наблюдать, как Одинсон жадно хватал воздух открытым ртом и позволял себе стонать, — высшая награда. Это завтра или уже сегодня немного погодя Локи будет корить себя за легкомыслие, но сейчас он жаждал насладиться теплом.