Проклятый. Игра с огнём

В голосе Виолетты слышалось удивление, осторожность, непонимание. И… страх. Кузнецов внезапно и сам ощутил его – дикий ужас. Первая ледяная волна набежала, как цунами, но так же быстро отступила. Неужели он… ошибся? Сделал то, что уже будет невозможно исправить.

– Я видел их вместе. Видел, как они трахались.

– Б*ядь… Я поднимаюсь.

Вторая волна страха затопила каждую клеточку тела. Глеб с силой сжал сотовый Еси и окинул невидящим взглядом прихожую. Глаза наткнулись на туфли, брошенные возле полки. Он же её выкинул без обуви. Одну. Под дождь. Без телефона, вещей, денег… Что с ней происходит сейчас и где она вообще – неизвестно. Что бы она ни натворила, он не имел никакого права так с ней поступать.

С ней.

Своей Есей.

Ведь она оставалась принадлежащей ему даже сейчас. Даже в эти грёбаные часы иссушающей боли… Глеб быстро надел кроссовки, схватил ключи и помчался прочь из квартиры.

– Кузнецов, если с ней что-то случилось, я тебя кастрирую! – истерично выкрикнула Виола, выбегая под дождь. – Ты, блин, сука, хоть бы послушал! Сволочь!

Она всхлипнула, и этот звук прошёлся по нервам Глеба остриём кинжала. А потом всё исчезло. Остались только дождь и пронизывающий холод. И пелена перед глазами. Единственная потребность – найти Есю – вот, что было важным. Всё остальное отошло на задний план. Найти, вернуть, исправить то, что исправить было нельзя. Он просто не верил в это. Глеб же был проклятым. У него всё было не так, как у других, но он продолжал цепляться за возможность стать счастливым. И принести той, которую любил до беспамятства, счастье. Какое умел. Уродливое, неправильное, но всё-таки счастье.

Не смог.

Никогда не мог. И никогда не сможет. Это не для него – семья, дети, любовь. Раньше он замещал всё суррогатом, коктейлем из шлюх и сомнительных удовольствий, теперь не хотел ни этого, ни чего бы то ни было другого. Он вообще ничего не хотел. Только найти Есю, удостовериться, что с ней всё хорошо, и исчезнуть. Из её жизни. Вообще из жизни, в которой ему не было места. Одежда давно промокла, с волос на лицо капала вода, а он всё бегал и кричал в тишину и темноту летнего тёмного неба имя той, которая стала его спасением.

И проклятием.

Еся стояла возле окна и смотрела невидящим взглядом на сад, где бегали, играя друг с другом, два бигля. Всего два дня. Прошло всего лишь два дня после того, как её случайно подобрала на дороге Лена Коржова, которая чудом проезжала мимо и увидела бредущую вдоль трассы, совершенно мокрую Есю. Привезла сюда и ни о чём не расспрашивала. Она вообще ни слова у неё лишнего не спросила – видела, что Еся не может и не хочет отвечать.

Иногда Есю накрывало ощущением, что всё случившееся было в другой, не принадлежащей ей жизни. Начиная от замужества, заканчивая тем, что она оказалась выброшенной под дождь из жизни Кузнецова. Но в основном она рыдала. От боли, от несправедливости того, что с ней произошло. От непереносимого груза на плечах, который она была не в силах вынести. Глотала успокоительное горстями, но оно лишь на мгновение приглушало боль и все остальные чувства, а потом Есю накрывало новой волной ужаса. И боли.

Шлюха, шлюха, шлюха… Это слово молотом стучало в висках. Она по собственной воле превратила себя в шлюху Глеба, а после они оба – её муж и её любовник – сотворили с ней то, что навсегда изменило её жизнь. И её саму. У неё не просто на лбу клеймом стояло это слово – она чувствовала, что её душа в нём испачкана навсегда. В одном-единственном слове – б*ядь.

Она не знала ничего. Что делать дальше. Куда возвращаться. Когда и как. Она вообще ничего не знала. И не хотела знать. Ей просто было всё равно. На всё и на всех. На себя – в первую очередь. Кто она теперь? Неважно, какое место она занимает в этом мире, обществе, в жизни вообще. Важно, кто она теперь для себя? Всего лишь тень от той Еси, которой она была два дня назад. Всего лишь никто…

– Еся…

Нет-нет. Только не его голос, только не он сам, только не Глеб. Есения прикрыла глаза и сделала судорожный вдох. Это мог быть только Кузнецов. Он пришёл. Нашёл её, приехал, снова заставил сердце отсчитывать рваный ритм где-то в висках. Она же аромат его из тысячи способна была узнать. И вот теперь он окутал её, как и раньше. С той лишь разницей, что раньше он был родным, а сейчас – стал далёким.

– Ты ещё не всё мне сказал? – Она нашла в себе силы на то, чтобы повернуться и посмотреть на Глеба. – Ну, давай. Я готова послушать дальше.

– Нет.

– Что нет? Не всё?

– Я не за этим здесь.

– А зачем? Ударить меня новыми словами? Уже ударил. Убить? Считай, что уже убил. Мне больше нечего тебе предложить с собой сделать, Глеб. Нечего.

– Я прошу просто меня послушать.

– Для чего?

– Чтобы ты поняла, какое дерьмо тебе досталось в ту ночь, когда я имел наглость к тебе войти у Колесниковых.

– Рассчитываешь, на то, что скажу, будто уже это поняла?

– Нет. И ты не поняла. Всё гораздо хуже.

– Ещё хуже?

– Да. И я му*ак, потому что не сказал тебе об этом раньше. Что вообще к тебе подошёл.