Проклятый. Игра с огнём

– Ты вряд ли удивишь меня чем-то, Глеб. Тебе просто нечем, поверь. Всё то, что ты сказал мне два дня назад – считай, это был верх того, чем ты был способен меня поразить. И убить.

– Еся… Послушай меня, прошу.

– Ну, давай… Удиви меня, Кузнецов.

Он сделал к ней шаг, но остановился, а с губ Есении сорвался болезненный всхлип. Она смотрела на него и не могла понять, что изменилось. Почему он вдруг кажется ей таким… блёклым? Как будто был нарисован в её жизни яркими красками, а сейчас они стали тускнеть. Только не её память тому виной. Не она его забывает, а он сам потерял эти краски. Не было больше суровой складки на лбу, уверенности во взгляде, только штрихи чего-то, чему она даже определения дать не могла. Что-то умоляющее, просящее, вымаливающее прощение за грехи? Так смотрят на родителей ребёнок, которому отчаянно нужно знать, что он всё ещё любим. Так отчаянно, что в этом ощущении можно утонуть. Задохнуться…

Погибнуть.

– Я же к матери тебя тогда привёз, чтобы она поняла, что я смогу быть счастливым после того, что сделал. Ты была моим шансом. Одним на миллиард. А я его просрал. Мне же так важно было, чтобы она это увидела и поняла: её сын, которого она так ненавидит, счастлив. Я бы даже злорадства не испытал. Только спокойствие.

Глеб начал говорить, и Еся вздрогнула от того, что он произносил. Ровно, чётко, словно каждое слово вырубал в воздухе. Без права на оспаривание. Он сжал руки в кулаки, метнулся к Есе, но, словно передумав, отвернулся. А она смотрела на его неестественно прямую спину и ничего не понимала. Успокоительное делало его голову пустой, будто набитой ватой. А Глеба ломало – Еся видела это. Они были знакомы так недолго, а она уже знала его так хорошо… Чувствовала.

– Почему ты говоришь, что она тебя ненавидит? – глухо выдохнула Еся. На большее у неё не было сил.

– Потому что есть за что. Я виноват. Сильно. Перед ней. И я сам её ненавижу. Насколько сильно люблю, настолько и ненавижу.

Он снова повернулся к ней, и столько боли было в его глазах, что Еся вздрогнула. Перед ней был не её Глеб. Незнакомый, вернувшийся в свои переживания, мужчина. Он был не с ней, но отчаянно цеплялся за ту ниточку, которая связывала их. Когда-то. Будто не ниточка это была, а спасательный круг.

– Я тебя искал эти два дня. Потому времени на то, чтобы сделать что-то с Сергеем, у меня не было. Мне теперь одна дорога, и назад пути уже нет.

Его голос, ровный, спокойный, размеренный полоснул по нервам Еси. Чёртово успокоительное перестало действовать. Её снова стало ощутимо потряхивать. А ещё она почувствовала жуткую усталость.

– Мне было пятнадцать, когда я убил отчима. Очнулся только когда руки, сжимающие верёвку, онемели настолько, что я перестал их чувствовать. Ещё тогда моя жизнь закончилась, это я сейчас отчётливо понимаю. Он бил мать, а она… возненавидела меня. За то, что я сделал. Не его, понимаешь? Меня. Если бы отец слушал меня тогда, когда я пытался ему рассказать, всё было бы иначе. Тогда он меня отмазал. Состояние аффекта.

Он «рубанул» воздух ладонью, снова отвернулся. Его плечи подрагивали, и Еся огромным усилием воли осталась на месте, не подошла, не обняла. Она была выпотрошена. Опустошена, растоптана, уничтожена. Два дня назад – слишком недавно, чтобы хотя бы захотеть пытаться собрать себя по кускам. То, что говорил Глеб, не укладывалось у неё в голове. Она даже не успевала соображать, что чувствует, понимает ли его правильно. И что он хочет всем этим ей сказать.

– Ты убил отчима потому, что он бил твою маму? – хрипло шепнула она, не представляя, что спрашивает это всерьёз. Её Глеб… убил кого-то? Это не может быть правдой. Он какой угодно – безумный, сводящий с ума, живущий по одному ему понятным правилам, но не убийца.

– Да. Всё было слишком… Я не знаю, как пояснить. Я не мог больше этого видеть, но не мог ничего сделать. Ненавидел эту мразь и самого себя за бездействие. И ментов, которые разводили руками и списывали всё на семейные ссоры. Какие, б*я, семейные ссоры, когда я ей полночи кровь из сломанного носа останавливал, а она отказывалась в «травму» ехать?

Он втянул в лёгкие воздух сквозь сжатые зубы, и Еся вздрогнула от этого звука. Так делают вдох агонизирующие в вакууме люди, которым не хватает кислорода.

– Глеб…

– Что?

– Я не знаю, что на всё это сказать, правда.

– А ты и не должна ничего говорить. У нас тут отповедь Глеба Кузнецова, если ты ещё не поняла.

Он улыбнулся ей. Ласково, нежно, как улыбаются любящие люди, которые… Он что, с ней прощался?

– Глеб… мне так жаль…

Голос не повиновался ей. То ли приглушённое рыдание, то ли шёпот, Есе было не разобрать собственных слов. Нет, он вправду с нею прощался?

– А мне не жаль. Повторись всё – я бы сделал то же самое.