Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

– Правильно решил. Неча на нее, на мертвую, смотреть, ты ее живой запомни, – одобрил Иван Васильевич, пристально разглядывая казака. «Хоть Трубецкой его и знает, но сей парень человек непростой. По ухваткам вроде бы варнак, а по обличию святой угодник. Какая-то печать на нем лежит, только чья вот, господа иль черта».

Истово верующий в бога и святость данной ему власти Грозный-царь к необычным людям относился с большой опаской, а потому обычно их изничтожал, но сейчас его терзали сомнения – не может дьяволов слуга с глазами праведника быть.

– И что с ним делать, ума не приложу.

35

Татарин вновь не захотел менять хозяина, вернее, легкую, как перышко, хозяйку на каких-то черных, зверского вида мужиков. Как только его вывели из стойла, он стал храпеть, словно бешеный и кусать-лягать всех без разбору.

– Да они, видать, тут все скаженные, что люди, что кони, – сердито вымолвил начальник стражи, берясь за пищаль.

– Не смей, станичнику зверюгу этого отдайте, он совладает, – приказал государь.

Укрощать Татарина Ивану не пришлось. В ответ на его разбойный свист конь, радостно заржав, подбежал к своему старому знакомому да положил хитрющую головушку на Ванькино плечо. Не говоря ни слова, Трубецкой принес пожалованное царем седло, закинул на спину коню и принялся затягивать подпруги.

– Ну, казак, поехали. Теперь менять решение негоже, коль сам князь тебе коня заседлал, – усмехнулся Иван Васильевич. Выезжая из ворот, он обернулся к Митьке и все так же шутливо посоветовал: – Ты бы лучше шубу подарил ему заместо седла, а то сдохнет по дороге от холода, кары справедливой не дождавшись.

Вскоре Княжич ощутил тепло овчины и услышал шепот Трубецкого:

– Держись, может быть, еще помилует, ежели сразу не казнил.

В ответ Иван не проронил ни слова. Он вообще не будет больше говорить, пока не встретится с Кольцо.

Митька, несмотря на царское благоволение, вдруг почувствовал себя на редкость паршиво, а почему, он и сам не мог понять. «С чего я так расчувствовался, ведь всего лишь раз видался с ним. Станичник этот мне ни сват ни брат, – пытался успокоить себя юный князь, однако голос совести тут же возразил: – Оно, конечно, так, но ведь разбойник не убил тебя, а мог убить. Воротынского-то вон, как зайца подстрелил. Значит, не забыл твои слова о дружбе, а ты забыл. Да и ничего ты не забыл, просто струсил».

На опушке леса государь остановился и на прощанье глянул на разграбленную вотчину. Лизоблюдкромешник, который, видно, не на шутку вознамерился стать преемником Грязного, уже без крика, елейным голосом предложил:

– Может, возвернуться мне, надежа-государь, и запалить гнездо мятежников? Наверняка еще там кто-то есть, только шибко хорошо запрятался. Не может быть, чтоб в столь большом имении лишь княгиня да трое казаков проживали.

Ехавший плечом к плечу с Иваном Трубецкой сразу же заметил, как тот напрягся, изготовившись к прыжку. «Интересно, кого он вознамерился душить, – встревожился Митька и положил ладонь на рукоять булата. – Если эту гниду, так черт с ним, а вот за батюшку-царя придется заступиться».

Иван Васильевич с презреньем посмотрел на изрядно надоевшего ему выскочку, устало вымолвив при этом:

– Я те подожгу. Али позабыл, что князя Дмитрия в живых уж нет. Стало быть, чья это вотчина?

– Твоя, надежа-государь, – позеленев от страха, пролепетал незадачливый искатель царской милости.

– То-то же, исчезни с глаз моих, а то велю казнить к станичнику в придачу.

Повелителю всея Руси тоже было муторно. Получалось, что оказался прав придурковатый Митька Новосильцев, а он остался на закате жизни в круглых дураках. Давно уж надо было казачье под свою руку взять. Вон они какие – один в бою десятка стоит. Кабы я послушал Новосильцева и не хоругвь да три десятка недоумков ему дал, а пушки с прочей воинской справой, сейчас бы письма покаянные Батуру не писал, мир позорный не вымаливал. А все советники мои, будь они неладны: как же так, надежагосударь, разве можно ратные дела ворам доверить.

Тут-то мысленному взору самодержца Грозного и явился скорбный лик Филиппа Колычева.

– Сам во всем ты виноват, Иван. Поддался беса искушению, возомнил себя мудрее всех, оттого и поменял сподвижников достойных на пройдох да бешеных собак, – с упреком вымолвил замученный им патриарх. Иван Васильевич аж вздрогнул и перекрестился.

– Да, плохи, видать, мои дела, коль Филька стал мерещиться. Как бы поперед станичника не угодить в геенну огненную. Он всего лишь на меня, помазанника божьего, руку поднял, а я самого господа надежд не оправдал.

36

Как они добрались до Москвы, Иван почти не помнил. От ран телесных да душевных потрясений он впал в какоето полузабытье, так что Трубецкому пришлось поддерживать его всю дорогу, чтоб с коня не свалился. Очнулся Княжич лишь в кремле, когда царь со своею охраною остановился у великокняжеских палат.

– Хватит с ним возиться, мне лучше помоги, – приказал Иван Васильевич Митьке. – А то от эдакой езды ноги напрочь затекли.