Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

Далее шли застреленные. Видать, царевы воины уложили своих собратьев в таком порядке – кто чем убит. Меж глаз бойцов, стоявших в оцеплении, зияли пулевые раны. Кивнув на двух других, царь спросил:

– А этим что, не сумел в лоб угодить?

– Их не он, их та красавица, похоже, застрелила, – вмешался Митька.

Иван Васильевич согласно кивнул и, ткнув перстом в зарезанного, задумчиво промолвил:

– И этот тоже, видно, ее крестник. Бабы завсегда вцепиться в харю норовят. Да, видать, лихая была девка.

– Она не девка, ее Еленой звать, – взъярился Княжич. – Ну-ну, – усмехнулся государь, а про себя подумал: «Выходит, есть еще на белом свете дураки, что за любовь способны жизнь отдать», – и неожиданно, почти с сочувствием изрек: – Елена – имя славное. Мою мать так звали, ее тоже нелюди сгубили.

Мимо заколотого копьем и подбитого стрелой на крыше он проехал молча, но, когда увидел Воротынского, грозно вопросил:

– И меня хотел вот так же пристрелить?

– Сильно б захотел, так пристрелил, – опять с издевкою ответил Ванька.

Иван Васильевич аж затрясся от ярости и уже собрался было дать приказ прикончить наглеца, но, глянув в его пестрые глаза, передумал. «Да ему ведь только этого и надобно. А потом кого тут пытать. Ведь на одной лишь лихости, сволочь, держится. Прижги его огнем, аль на дыбу вздерни – враз сомлеет, а то и вовсе окочурится. Нет, парень, я тебе такую кару выдумаю, что сам станешь себе руки выворачивать да локти кусать. А насчет того, что не шибко-то хотел меня убить, тут он прав. Стрелой да пулей бьет, стервец, нисколь не хуже, чем саблей машет».

Сменив гнев на милость, государь полюбопытствовал с явным интересом:

– Где ж ты так оружьем всяческим владеть обучился? Княжич вновь пожал плечами и простодушно заявил:

– Так мы же, коренные казаки, еще родиться толком не успеем, а уже воюем.

– Эт какие такие коренные?

– Ну, те, что не из беглых, а на Дону родились, – пояснил Иван.

– А из пушек палить и порох взрывать умеешь? – еще более заинтересовался царь.

– Да приходилось пару раз.

– Это где, уж не на Волге ли, караваны мои грабя?

– Да нет, все там же, на войне с поляками.

Иван Васильевич взглянул на Трубецкого, мол, не врет ли казачок. Однако тот лишь подтверждающе кивнул. Митька, как и все, кто был в сражении с войском короля Батория, знал, что именно казачий есаул Ванька Княжич взрывал шляхетский берег, а потом и огненный припас.

– Почему ж ты, гад такой, в моем войске не служишь? – Я родине служу, – гордо заявил атаман. – Если б не казачий Дон, давно бы наша держава обезлюдела, весь народ ордынцы в свой Бахчисарай поганый поувели.

Государь опять было разгневался – ишь, сволочь, его державу нашей называет, но тут же понял – на правду обижаться грех. Лишь теперь, ощутив на собственной шкуре казачью доблесть, Грозный-царь уразумел, что не холуй-охранник, а только вольный воин достойно может защитить родную землю, которую, как вольный человек, своей считает. Ведь ежли в уме прикинуть, страшное дело получается, станичник в одиночку уложил семнадцать бойцов: двенадцать там, на крыше, двое во дворе, еще двое возле частокола да в придачу Ваську, сукина кота. А те, которые встали у ворот, с целым войском не побоялись бой принять, и даже изловчились по паре вражьих душ вперед себя на божий суд отправить. А девка, сучка белая, и та троих приговорила. Закончив скорбный счет, который был явно не в пользу его воинства, Иван Васильевич подумал почти что с сожалением: «Угораздило тебя за этот лук схватиться, будь он неладен, да стрелу на меня наставлять».

Последним в ряду убиенных, чуть поодаль от других, лежал Грязной. Подъехав к своему опричнику, грозный властелин всея Руси скривился и даже руку к носу приложил.

– Что это от Васьки говном несет?

– Обосрался, когда я его душил, – равнодушно сказал Иван.

– Зачем душил-то, не мог по-человечески, как всех прочих, порешить?

– Те, какие б ни были, но все же воины, а этот паскуда и подлец.

– Хоть, парень, ты и прав, но негоже про покойников такое говорить, – шутливо попенял государь.

– А как еще назвать, того кто девчонок-малолеток сильничает, ребятишек малых сапогами давит, – возмутился Княжич, однако тут же приумолк, сообразив, что сгоряча взболтнул излишнее.

34

Ишь, как переполошился, аж язык прикусил, это неспроста. Наверняка своего выродка где-то здесь припрятал, а может, и еще кого, догадался царь. Вот теперь-то мы с тобой поговорим всерьез, поглядим, чего ты стоишь.

Иван Васильевич начал с малого. Обернувшись к свите, он спросил:

– А где его оружие?

– Все отобрали, не сомневайся, надежа-государь. Вона на крыльце лежат – и сабля, и кинжал с пистолями, даже седло с коня евойного сняли, шибко уж оно нарядное, – снова завопил все тот же неугомонный кромешник.