Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

– Ничуть, – невозмутимо заверил Бешененок. – Княжич обещал Кольцо тебя в Искер доставить на аркане, и то, что атамана нет в живых, для Ваньки ничего не означает. Он слов на ветер не бросает, а уж теперь-то непременно исполнит свой зарок.

Маметкул не то, чтоб испугался, но ему сделалось немного не по себе. Далее вести беседу стало не о чем.

– Выходит, не договорились, – заключил царевич. – Получается, что так, – кивнул Максимка.

Ордынский воевода уже собрался было гордо удалиться, но, глянув напоследок на уруса, неожиданно спросил:

– А ты кто будешь родом? Ликом-то не столь на московита, сколько на татарина похож.

– Моя мама крымчанкою была. Только нету на Дону ни русских, ни татар, ни литвинов с ляхами, все мы там одна семья – казаки вольные, – сказал Максим.

– Видать, поэтому и непонятные такие.

– Это чем же непонятные?

– Да тем, что чем вас больше бьешь, тем вы сильней становитесь, а от безысходности и вовсе невозможное творите, как сотни давеча.

– Уж извини, какие есть, – развел руками молодой есаул.

– Ну, стало быть, прощай, казак.

– Прощай, татарин.

Вернувшись в крепость, Бешененок первым делом поинтересовался у Соленого:

– Куда Назара отнесли?

– Атаман его к себе забрал.

– Что, шибко плох?

– Вовсе безнадежен, до утра навряд ли доживет.

Лихарь помер в тот же вечер на руках у Ермака. Перед самой смертью он спросил:

– Сейчас что, ночь иль уже утро?

– Полночь скоро.

– Это хорошо, коль новый день еще не начался. – Чего ж хорошего? – удивился атаман.

– Получается, что мой последний день стал самым главным во всей жизни, такое далеко не каждому дано, – прошептал Назар и умер тихо, без предсмертных судорог. Ермаку вначале даже показалось, будто бы он просто заснул.

48

Вопреки предположению Максима, поправлялся Княжич очень медленно. Дело было даже не в ноге, которая оказалась не сломана, а лишь выбита в колене. Разумеющий в знахарстве Семка ее вправил, да так ловко – только кости щелкнули. Обмороженные руки и лицо тоже быстро зажили, но с застуженным нутром все оказалось гораздо хуже. Две недели Ваньку била такая лихорадка, что порой впадал в беспамятство. Когда же жар пошел на убыль, начался надсадный кашель.

– Ну все, зачахну, как князь Дмитрий, – стал уже подумывать Иван. Однако снова выручил Соленый. Поняв, что дело вправду худо, он принялся поить болящего отварами из трав, собранных еще весною, да натирать барсучьим салом, и Княжичу полегчало. Но, как говорится, нет худа без добра, а добра без худа. Пока хворал, Иван почти не думал про еду, а тут почуял волчий голод.

Когда Семен поближе к вечеру принес парящий казанок, он с жадностью набросился на хлебово. Съев две ложки несоленой похлебки, в которой плавали кусочки конины да редкие зернышки пшеницы, есаул почуял приступ дурноты и вопрошающе взглянул на своего целителя. Увидав в его запавших от недоедания глазах голодный блеск, Ванька сразу же понял, что к чему.

– Неужели все так плохо?

– Да чего ж хорошего, считай, уж скоро месяц, как в осаде сидим. Хлеба с солью совсем нету, одной кониной и питаемся, – тяжело вздохнув, посетовал Семен. – Оно, конечно, и хужей бывало. Мне так сапоги с ремнями доводилось грызть, но только непривычны наши казачки к подобной снеди, все почти что животами маются, у многих зубы стали выпадать, а князь намедни вовсе помер.

Весть о смерти Болховского огорчила Ваньку. Царев наместник был не так уж плох, по крайней мере, зла не сделал никому.

– Прими с миром его душу грешную, господь, – перекрестился Княжич и спросил: – А что казаки говорят?

– Вчера на круг Ермак нас созывал. Хотели было на вылазку пойти да отогнать ордынцев от Искера, но решили обождать, покуда ты поправишься. Все, как один, на твою удачу надеются, атаман.

– Какой я атаман, – махнул рукою Княжич.

– Самый настоящий, наравне с Мещеряком, вчера и выбрали всем войском, заместо Кольцо, а есаул у нас теперь Максим Захарович.

О том, что сам он за отвагу и смекалку, проявленные при отражении штурма, возведен в хорунжии, Семка скромно умолчал.

– Ну что ж, коль атаманом выбрали, надобно вставать, как говорится, положение обязывает, – улыбнулся Княжич. – Подай-ка мне кунтуш, пойдем, на супостатов глянем, авось что-нибудь толковое на ум придет.

Опираясь на плечо Соленого, он в первый раз за три недели, что минули со дня гибели Кольцо, переступил порог своей обители, в которой под иконой Богородицы попрежнему горела неугасимая лампада.

На дворе уже стемнело и, как обычно, к ночи крепко приморозило.

«Благодать-то какая. Казалось бы, живи да радуйся, а нам снова со дня на день в пекло голову засунуть предстоит. Хотя, наверно, лишь ходя по краю и можно научиться жизнь по-настоящему любить», – подумал Ванька, вдохнув, пьянящего не хуже, чем вино, морозного ветерка.

У ворот казаки встретили Бешененка, который совершал обход выставленных на ночь караулов.

– Ну что, поднялся? Надоело, видно, на печи бока отлеживать, – сварливо пробурчал Максим, но, не совладав с обуявшей его радостью, бросился к Ивану.