Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

– Как Иван? – поинтересовался Ермак.

– Плоховат, но все же лучше чем, когда я его стрелой подранил, так что выживет, – печально усмехнувшись, пообещал Бешененок и, в свою очередь, спросил: – Неужели кроме Княжича никто не уцелел?

– Нет, только он один.

– Да как такое могло случиться?

– Бегич предал, но что теперь об этом говорить, братов погибших не вернешь. Давай-ка расставляй людей по стенам, сейчас сибирцы на приступ пойдут.

Казачий предводитель не ошибся. Озлобленная неудавшейся погоней орда полезла в крепость со всех сторон. Однако лестниц оказалось мало, те же, что имелись, были сбиты наспех и ломались под тяжестью нескольких бойцов, а лезть на стены поодиночке – верная погибель, проще самому зарезаться. Поднаторевший в отражении приступов Соленый тоже приготовил нехристям подарки, как только те сбивались в кучу, им на головы летели бревна и лился кипяток.

Увидев это, Маметкул решил не распылять усилия, а всеми силами ударить в сердце крепости. Невзирая на огромные потери от огня орудий, супостаты прорвались к воротам и принялись рубить их топорами.

Бешененок, дав еще один картечный залп, рассеял нападающих, но те, которым удалось вплотную подобраться к стенам, сделались уже недосягаемы для его орудий.

– Все, этих с башен не достать, тащи к воротам пушки, – приказал Максим Соленому.

– Не надо, не успеем, я их иначе возьму, – ответил Семка и вонзил кинжал в пороховой бочонок. Прорезав в днище дырку, он стал прилаживать фитиль. Максимка сразу понял, что намерен учинить его товарищ.

– Давай вместе, один ты далеко бочонок не метнешь, не дай бог, еще ворота взрывом вышибет.

Через бойницу парни выбрались на крышу башни. Ордынцы тут же их заметили и попытались подстрелить. Сразу две стрелы ударили Максиму в грудь, однако спас отцовский панцирь. Соленый тоже получил свое. Одна из стрел впилась ему в плечо, но Семен в горячке боя даже не заметил этого. Запалив фитиль, казаки принялись раскачивать бочонок. Раз, два, три – и без малого два пуда пороху обрушилось на головы врагов. Взрыв оказался столь силен, что башня заходила ходуном, а Бешененок с Семкой еле-еле удержались на крыше. Большинство прорвавшихся к воротам татар погибли или были покалечены. Немногие из уцелевших бросились спасаться бегством, увлекая за собою остальное войско. Литвины-пушкари уже без всякого приказа принялись палить по отступающим, еще более приумножая их смятение.

– Ну что, прогнали супостатов? – весело спросил Ермак, взойдя на башню.

– Верней сказать, отогнали, но опасаюсь, что недалеко и ненадолго. Вряд ли сибирцы с мечтой отбить Искер легко расстанутся. Недаром хан такую рать собрал, теперь они в осаду крепость возьмут, – выдергивая из плеча стрелу, сказал Соленый. Покривившись от боли, он посетовал: – Врасплох застала нас орда, съестных припасов-то почти не осталось, мехами все амбары позабиты. Хорошо еще, снегу много намело, от жажды хоть страдать не будем.

Кто-кто, а уж Семен не понаслышке знал, что такое осадный голод. Атаман с немалым изумлением взглянул на молодого казака, который менее чем за год превратился из забитого холопа не просто в хорошего бойца, а храброго, расчетливого воина. «Верно говорил Кольцо – с такою сменой и помирать не страшно», – подумал вождь казачьей вольницы.

46

Придя в себя, Назарка попытался встать, но не смог – руки жутко ослабели, а ноги вовсе его не слушались. Копье мурзы своим железным жалом перебило Лихарю хребет.

– Никак, очухался? – услышал он знакомый голос Ветра. Собрав остаток сил, сотник все же приподнялся и увидел, что лежит прямо на снегу под раскидистой, зеленой елью. Рядом с ним стоял связанный Тимоха. Шея парня была захлестнута петлей, другой конец веревки привязан к дереву.

– Ты уж извини, что не могу ничем помочь, – виновато улыбнулся Тимофей.

– Где мы?

– У татар в плену.

– Не знаешь, наши добрались до крепости?

– Похоже, добрались, но сибирцы всей ордой на штурм пошли. Слышишь, бой идет.

Действительно, совсем невдалеке раздавались яростные крики да гремели пушечные выстрелы.

– Браты дерутся, а я здесь валяюсь, – осерчал Назарка на свою беспомощность и снова попытался встать, но адская боль пронзила спину, и свет опять померк в его очах.

В другой раз Назар очнулся, когда уже все стихло. Почуяв чей-то пристальный взгляд, он открыл глаза и увидал молодого, статного татарина. Судя по украшенной серебряными бляхами кольчуге да позолоченному шлему, это был не просто воин, а кто-то из ордынских предводителей.

– Ты кто? – с трудом промолвил сотник.

– Я царевич Маметкул, – гордо заявил ордынец и тоже вопросил: – Что, страшно помирать? – при этом в голосе его прозвучала не издевка, а, скорее, сострадание.

– Сам узнаешь, когда твой черед придет, а мне, по крайней мере, не обидно, – даже тут, не изменив своей привычке, рассудительно ответил Лихарь.

– Это почему?

– Да потому, что ты здесь, а не в крепости, значит, устояли наши казачки.

– Устояли, благодаря твоим стараниям, – подтвердил догадку сотника Маметкул. – Но тебе-то с этого какая радость? Признайся честно, ведь жалеешь, что собой пожертвовал.