Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

В конце концов, дело было даже не в обиде. Человек обижен матушкой природой изначально хотя бы бренностью земного бытия – что ни сделай, кем ни стань, но все одно придется рано или поздно помирать. Простонапросто Кучум открыл племяннику глаза на всю бессмысленность и, в общем-то, никчемность его жизни. Ну кто он есть – клинок в руке своего дяди, который, ежели затупится, недолго на другой сменить. Чего-чего, а уж наследников у хана без него хватает. То, что сам Кучум всего-навсего удачливый мятежник, сумевший сладкими речами о возрождении былого могущества орды привлечь на свою сторону наместников улусов и свергнуть Едигера, было слабым утешением. А тут еще мурза, что называется, масла в огонь подлил.

До поры до времени старик помалкивал, глядя на терзания Маметкула, а нынче не сдержался и спросил:

– Давно хотел узнать, но не решался, уж шибко грозен стал ты после встречи с нашим повелителем. Какой же срок он нам отвел на взятие Искера?

– Да никакого. Велел, пока не отобьем столицу у неверных, на глаза ему не появляться.

– Так мы с тобою, получается, одним испугом обошлись, за невыполнение ханской воли смерть, вообще-то, полагается, – облегченно вздохнул старик.

– Не мы, а я, – сердито уточнил царевич. – Меня отправил к дяде на правеж, а сам-то здесь остался, да еще и соглядатая с доносом послал. Вот он и поплатился за неудачу нашу. До сих пор, наверно, в назидание другим возле ханского шатра обезглавленным валяется.

– Никого я никуда не посылал, у Кучума без меня доносчиков в избытке. Мы с тобой еще подумать не успеем, что и как, но ему уже все наши помыслы известны, – огрызнулся Карача и по-дружески добавил: – Понапрасну не греши на старика, у меня и так грехов хватает, а за то, что не поехал к хану, извини. Ну ты здраво рассуди – тебя Кучум лишь пожурил по-родственному и ты доселе ходишь сам не свой, а что б со мною было? Ведь мы же для него, что пыль под сапогом.

– Я не пыль, я воин, – гордо возразил Маметкул. – И далее так жить я не желаю.

– Тогда в казаки подавайся, – засмеялся Карача, кивая в сторону Искера. – У них нету ни рабов, ни господ – все равные.

– Как так нет господ, а Ермак?

– Дался вам этот Ермак, да он всего лишь старший среди равных. Его убьем, они другого атамана выберут, только и всего.

– Так что ж, на казаков совсем управы нет? – изумился царевич.

– Еще как есть, они ослушников не хуже нашего карают, сажают заживо в мешок да топят в речке, но не по прихоти вождя, а всем кагалом37 судят преступника. Ничего не скажешь, казаки по совести живут, потому и сильные такие, – заключил мурза.

Заметив, что его слова произвели на Маметкула сильное впечатление, Карача язвительно спросил:

– Что, никак, к урусам захотел уйти? Так не советую, пес волку не товарищ.

– Что ты мелешь, старый дуралей, убирайся к шайтану со своими домыслами, – заорал царевич.

– И то верно, пойду наложниц навещу, у них и заночую, а то всерьез рассоримся, – блудливо усмехнулся мурза, не подозревая, что бранный окрик Маметкула спасает ему жизнь. Хотя, как знать, чутьем на всякие невзгоды хитрый старец, наверно, мог бы потягаться с самим Ванькой Княжичем.

Уже переступив порог, он оглянулся и строго заявил:

– А вот шайтана к ночи не надо б поминать. Нам с тобой его пуще хана надо опасаться. Уж он-то брата своего нам не простит вовек.

Спровадив Карачу, царевич улегся на лежанку из пушистых лисьих шкур. Помимо воли, взгляд его упал на орленую кольчугу и пистоли, которые мурза повесил на стену в знак победы над ватагою Кольцо.

– Врешь, старик, не в совести да вольности, а в этих луках огненных урусов сила, – подумал он. Однако тут же вспомнился молоденький казачий старшина. – Совсем еще юнец, но к Ермаку не побежал, как, мол, быть, что вершить, а самолично решил Искер отстаивать, стало быть, не только в зелье огненном все дело.

От этих мыслей Маметкулу сделалось совсем тоскливо. Проворочавшись на своем роскошном лежбище почти до середины ночи, он уже начал было засыпать, как вдруг услышал какой-то странный, похожий на предсмертный, вскрик. По-хорошему, конечно, надо было выйти из шатра да проверить караулы, но истомленный безрадостными думами царевич лишь махнул рукой:

– Да пропади все пропадом.

И тут раздался выстрел. Поначалу Маметкулу показалось, что это выпалил один из дареных мурзой казачьих пистолетов. Он даже поглядел на них, но ни огня, ни дыму не было, а за стеной послышался знакомый юношеский голос:

– Чего возитесь, как блохи у собаки под хвостом, окружай шатер, пока паскуды эти не сбежали.

Дождались, казаки сами на вылазку пошли, догадался бывалый воевода. Наспех облачившись на сей раз уже в свои доспехи, Маметкул метнулся к выходу. У порога беглец столкнулся с давешним нахальным полукровкой. Свалив его ударом кулака в лицо, он добежал до коновязи и даже успел вскочить на своего коня, однако за спиною снова зазвучал все тот же звонкий голос:

– Да стреляй же, атаман, не то уйдет ордынское отродье.