Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

Ближе к осени Иван действительно отправится в Москву, но не с посольством, он уведет на Русь всех тех, кто уцелеет.

58

Домой вернулся Княжич, как и обещал, к обеду с казанком заправленной лосиным мясом каши и бадейкой ключевой воды. Поднимаясь на крыльцо, он услыхал печальный Надькин голос:

– Вот так меня насильно в Крым-то и просватали.

При появлении хозяина сидевшие бок о бок на лежанке Надия и Маметкул встрепенулись, но Ванька дозволительно махнул рукой, сидите, мол, чего всполошились.

– Я тут еду принес, давайте трапезничать, – предложил он, ставя казанок на стол. Подруга юности проворно вскочила с лежбища, глянула на угощение. Поморщившись, она язвительно сказала:

– Ты б, Ваня, кашеваров своих выпороть велел, или вовсе руки им поотрубить. Опять все пережгли, – затем направилась к печи, налила в миску какого-то варева и, поставив перед Ванькой, предложила: – Отведай лучше моей стряпни.

Хлебая вкусную, благоухающую какими-то приправами рыбную похлебку, Иван насмешливо спросил:

– Не отравишь?

– Нет, ты мне живой покуда нужен, – в тон ему ответила Надька.

– Это для какой же надобности?

– А вон царевичу поможешь на Москве службу получить достойную.

«Видно, поняла, что ей Ермак не по зубам, за царевича теперь решила взяться», – догадался Ванька. Взглянув на средний палец своей правой руки, который украшал подарок Годунова, он коротко заверил:

– Помогу.

Наевшись вдоволь, Княжич начал собирать пожитки. Из своего нехитрого хозяйства он взял лишь образ Богородицы с лампадой, знамя Хоперского полка, одежду да оружие.

– Уходишь все-таки? – с явным сожалением промолвил Маметкул.

– Сам же говорил, что тошно на меня смотреть, а думаешь, мне легче, – шаловливо подмигнул ему Иван.

Царевич криво усмехнулся:

– Было дело, говорил, – и неожиданно спросил: – Иван, мне Надия сказала, что ты ордынцев ненавидишь из-за матери, но ведь жену твою свои же, русские, сгубили. Так, может, суть не в том, казак ты иль татарин, а в том, каков ты человек?

– Да я теперь и сам так думаю, потому и не убил тебя, – ответил Княжич.

Прощально помахав рукой, он вышел из горницы, оставив Надьку далее вещать царевичу про свое и впрямь не очень сладкое житье-бытье.

59

После снятия осады жизнь в крепости пошла обычным чередом. Отряды казаков под началом своих отчаянных старшин вновь отправились в сибирские улусы. Остяки с вогулами принимали их с великою покорностью, каясь за оказанную хану помощь, и исправно платили дань. Все бы хорошо, но что-то надломилось в самом казачьем воинстве. Все чаще меж станичниками возникали ссоры, доходило дело и до драк. Ермак нещадно наказывал буянов, двоих аж смертью покарал за изнасилование остяцких девочек, однако толку с этого было мало.

Даже Княжич с Бешененком ухитрились крепко поругаться. Узнав, что парень снова стал вязаться к Надьке, Иван вначале по-хорошему попытался угомонить его.

– Не лезь ты к ней, видишь, баба как преобразилась. Более по улицам не шастает, пред казаками задом не вертит, все больше дома с царевичем сидит. Видать, у них любовь.

– Я, атаман, тебя, конечно, уважаю, но ты в мои дела не суйся. Отказался от красавицы, так и помалкивай теперь. Я что, должон остячек грязных пользовать аль на малолеток кидаться, чтоб потом в мешке с камнями в омут загреметь. Это ты у нас святым с недавних пор заделался, а я грешный молодой казак и не евнух, слава богу, – нагло заявил есаул.

– Будешь к людям лезть, станешь евнухом, – пригрозил Иван.

– Ах вот даже как? – яростно окрысился Максим. – Да что вы с Маметкулом этим возитесь? Ермак, и тот ему Надьку уступил. Скоро вы его на ханский трон посадите, а сами станете вокруг него плясать. По власти царской, что ль, соскучились. Я порой уже жалею, что не дал тебе эту сволочь зарубить.

Княжич понял – уговаривать Максимку бесполезно, плюнул ему под ноги и ушел.

Помирились они лишь через неделю, да и то в душе у каждого остался нехороший след.

А время шло, верней, летело неумолимо. Позднюю, но бурную сибирскую весну сменило жаркое, короткое лето.

60

Как-то раз, уже в начале августа, возвратившись из очередной поездки к остякам, Иван отправился на пристань искупаться да заодно и одежонку пропотевшую пополоскать. Спустившись к берегу, он увидел вдалеке Ермака, который в сопровождении Мещеряка, Соленого и Бешененка осматривал струги.

– Окунусь вначале, они как раз к тому времени сюда вернутся, тогда и побеседуем, – решил Иван и, скинув только сапоги, прыгнул в воду. Шаровары да рубаху он снимать не стал – пусть на плаву прополоскаются, не тереть же их о камни, как это бабы делают.

Заплыв на середину Иртыша, атаман лег на спину и стал смотреть в безоблачное небо. «Интересно, каково Еленке там», – подумал он. В тот же миг ему явился лик любимой, печальный, явно чем-то озабоченный. Последний раз она такой являлась накануне гибели Кольцо.

– Что, Еленочка, опять кольчугу надобно надеть? – спросил Княжич. В ответ Еленка несогласно покачала головою и исчезла. – Опять какая-то беда нас поджидает, а Елена о ней упреждает, – догадался Ванька, плывя обратно к берегу.