Пролог

– Музыка, – сказал Алик, кивая в сторону дома.

Маша засмеялась.

– Все в порядке, Алик, что ты, – сказал она. – Я бы просто не пришла, если что.

– Может, тогда… – Алик мотнул головой в сторону дурачащихся ребят. У него мгновенно промелькнула мысль о желательной ревности со стороны Оли, но он тут же ее отверг как невозможную: Маша очевидно уступала Оле.

– Ты иди, – сказала Маша, – Я посижу, мне не скучно.

– Не грусти, – сказал Алик, чмокнул ее в щеку, поднимаясь, и большими комическими прыжками кинулся к дерущимся. Но бодрая композиция в этот момент закончилась, и ее сменила медленная лирическая тема. Алик настиг каменную тропинку в тот момент, когда Илюша вновь галантно протягивал Оле руку, без всяких дополнительных слов оттеснил его, схватил Олю и вытащил и на траву – танцевать медленный танец на траве было можно.

Все остальные тоже разобрались на пары: Володя с Фирой, племянник Шестакова с Катей, Илюша, нимало не расстроившись – он уже чувствовал себя отомщенным – подхватил Аню. Некий Аникеев, оставшийся в одиночестве, двинулся к Маше. Она подумала, что, наверное, ее одинокое сидение за столом выглядит довольно демонстративно, а значит, придется танцевать. Если можно не идти, то зачем идти, – еще раз промелькнуло в голове. Но она залпом допила оставшееся у нее в бокале вино и подала Аникееву руку. Они присоединились к остальным. Аникеев крепко ухватил ее за талию.

– Я не принц, – сказал ей на ухо Аникеев, – отнюдь.

При слове «отнюдь» на нее пахнуло вином и рыбой.

– Не страшно, – сказала она, чтобы что-нибудь сказать.

– Я живу с мамашей, знаете, – как будто не слыша ее, продолжал Аникеев, – она…

– Полотенце, да, – сказала Маша.

– Вот именно. Я…

Торжествующий Катин возглас прервал его. Маша обернулась – к ним шла Тина.

Тина была маленькая, меньше Кати, очень подвижная, с немного обезьяньим лицом и мужскими повадками. Сколько Маша ее помнила, она постоянно ходила в брюках. Тина всегда была мрачна и деловита. Они никогда не пьянела, приходила позже остальных и исчезала так незаметно, что никто толком не мог припомнить, как это произошло. Она прекрасно знала всех присутствующих, но всегда держала дистанцию и редко к кому обращалась по имени. Из всех Тина выделяла только Катю, с которой у нее были какие-то свои тайные дела, неизвестные имена, которые окружающим ничего не говорили, и встречи, о которых все узнавали постфактум.

Тина без улыбки кивнула всем и прошла к столу. Несмотря на то, что музыка еще не кончилась, никто не стал танцевать дальше, все потянулись за Тиной. Володя и Фира торопливо организовали ей тарелку, бокал и еду, положили салат.

– Подарок! – сказала Тина.

Извлекла из сумки книгу – по виду не новое издание.

Фира прочла название и удивленно взглянула на Тину. Это была какая-то монография по живописи, книжка в синей обложке, в тканевом ситцевом переплете.

– Полистай, полистай, – сказала Тина.

Книга открылась на необычной иллюстрации: зимняя улица шла между забором и церквушкой, а за той маячила огромная серая фигура бородатого старика, с мешком за плечами и палкой. Фигура была странно, противоестественно наклонена, как будто кто-то вырезал ее из бумаги и криво наклеил на картину.

Племянник Шестакова заглянул Фире через плечо и присвистнул. Тина тревожно взглянула на него, перевела взгляд на Катю. Та успокаивающе моргнула ей. Тина села за стол. Остальные сгрудились вокруг книги.

– Не знал, что еще где-то можно найти Шагала, – вполголоса сказал племянник Шестакова.

Кажется, его звали Игорь.

– Кого, прости? – спросил Алик.

– Шагал, Марк Шагал, – раздраженно сказала Катя, – беда с физиками. Ну, Тинка, царский подарок.

– Не поверишь, – сказала Тина. – Нашла в реквизите. Помер какой-то славный дед, внуки скопом продали всё нам, мебель, библиотеку, всё. Те дурачье, и наши не лучше. Формалистические эксперименты, говорят. И фамилии у авторов подозрительные: Эфрос, Тугендхольд. Ну, я и цап-царап.

Она засмеялась сухим отрывистым смехом.

– За Тинку! – вдруг закричал Илюша, заставив всех вздрогнуть. – И за Фирку! Как там, Ань? Многааая лета!

Все оживились, потянулись к столу, опять зазвенели рюмками и застучали ножами. И опять образовался в Машиной памяти непонятный провал, и последнее, что она помнила, было вот что: они все сидят вокруг стола и передают друг другу самодельно скрученную Тиной сигаретку. Аня сидит мрачная и недовольная; она, Маша, от сигаретки отказывается, но Некий Аникеев с пьяной настойчивостью возвращает и возвращает ей отвергаемую сигаретку, и наконец она затягивается, чтобы просто прекратить эти приставания, а еще посещает ее такая мысль, обратная недавней: если можно сделать, то почему не сделать. И спустя какое-то время обнаруживает, что в настороженном одиночестве громко смеется Аникеевовой реплике, попутно отмечая про себя это общее молчание и удивляясь, почему же все не смеются такой смешной шутке.