Промельк Беллы

Познакомили К. Симонова с Иваном Алексеевичем Буниным на литературном вечере Константина Симонова в зале Шопена (Плейель. Вход с рю Дарю). <…>

Бунин обратился к Симонову с изысканной, слегка манерной, чуть ли не вызывающе-старорежимной вежливостью:

– Простите великодушно, не имею удовольствия знать ваше отчество… Как позволите вас по батюшке… <…>

В начале обеда атмосфера была напряженная. Бунин как будто “закусил удила”, что с ним бывало нередко, порой без всяких причин. Он притворился простачком, несмышленышем и стал задавать Симонову мало уместные вопросы, на которые тот отвечал коротко, отрывисто, по-военному: “Не могу знать”.

– Константин Михайлович, скажите, пожалуйста… вот был такой писатель, Бабель… кое-что я его читал, человек, бесспорно, талантливый… отчего о нем ничего не слышно? Где он теперь?

– Не могу знать.

– А еще писатель, Пильняк… ну, этот мне совсем не нравился, но ведь имя тоже известное, а теперь его нигде не видно… Что с ним? Может быть, болен?

– Не могу знать.

– Или Мейерхольд… Гремел, гремел, даже, кажется, “Гамлета” перевернул наизнанку… а теперь о нем никто не вспоминает… Отчего?

– Не могу знать.

Длилось это несколько минут. Бунин перебирал одно за другим имена людей, трагическая судьба которых была всем известна. Симонов сидел бледный, наклонив голову. Пантелеймонов растерянно молчал. Тэффи, с недоумением глядя на Бунина, хмурилась. <…>

Знаю со слов Бунина, что через несколько дней он встретился с Симоновым в кафе и провел с ним с глазу на глаз часа два или даже больше.

Вот как описывает одну из встреч Бунина и Симонова А. К. Бабореко:

Был у Буниных, по выражению Веры Николаевны, “московский ужин” – “водка, селедка, килька, икра, семга, масло, белый и черный хлеб”. Симонов сказал им, что все доставлено было самолетом из Москвы. Андрей Седых пишет – получено из распределителя советского посольства. Симонов пришел с женой, артисткой Валентиной Серовой.

По свидетельству Веры Николаевны Буниной, в общем разговоре за столом Серова поддерживала официальную советскую версию, что в Париже все хуже, чем в СССР, и отрицала, что были аресты перед войной, а когда Симонов выходил из-за стола или его вызывали к телефону, шептала Бунину, “чтобы он не слушал Симонова и что приезжать не надо!”.

Как известно, Симонов перестал брать жену за границу. В дальнейшем она искренне переживала, когда ее муж включился в компанию борьбы с космополитизмом.

Нину Николаевну очень обрадовало, что мы знаем о благородной роли Валентины Серовой.

Нина Николаевна читала только ранние стихи Беллы, а та часть ее поэзии, которая соответствовала творческой зрелости, была Берберовой неизвестна (ни посвящения Беллы великим поэтам – Мандельштаму, Ахматовой, Цветаевой, Пастернаку, ни “больничные” стихи, ни “101 километр”).

Прощались мы с грустным чувством, вызванным ощущением одиночества, в котором пребывала Нина Николаевна. В дальнейшем было радостно узнать, что в 2000-е она приезжала в Санкт-Петербург, где ее восторженно принимали.

Сан-Микеле