Промельк Беллы

Наше знакомство состоялось на фоне актерской “вольницы” театра “Современник”. На дату нашей первой встречи репетиции не были назначены, и, естественно, вечер прошел в застолье. Доррер остался ночевать в гостинице у кого-то из друзей-актеров. Утром после завтрака Валя ушел домой, но, к моему изумлению, довольно скоро вернулся, уже не такой прекрасный, как накануне: под глазом красовался синяк. Все бросились к нему, пытаясь выяснить, что произошло за столь короткое отсутствие. Валя отвечал невнятно, рассказ его сводился к тому, что на него напали какие-то хулиганы, стараясь отнять деньги. Он защищался, и синяк возник в результате потасовки. Я помню собственное возмущение и общее желание найти обидчиков и отомстить, но Валя как-то не участвовал в общей волне негодования и спокойно принимал наше сочувствие. В итоге наше свободное времяпрепровождение продолжалось, пока он не ушел домой.

Развязка наступила через короткое время, когда выяснилось, что синяк Вали был делом рук его жены Вики, которая не поверила в безобидное богемное пьянство мужа и, как могла, защищала свою честь.

Буквально через пару дней после нашего знакомства я впервые оказался в Валиной мастерской. Мы стремительно подружились, выпивая и философствуя, и Валя показал мне свои замечательные маленькие работы маслом. Как жаль, что из-за безумной нехватки времени он не мог писать больше, ведь в них он был бы свободен.

В раннем “Современнике” Валя оформил несколько спектаклей, из которых особенно удачным было художественное решение “Голого короля” Исаака Шварца. Спектакль ставила Мара Микаэлян, а выпускал Олег Ефремов. “Голый король” стал символом “Современника”. Публика, с презрением относившаяся к режиму, упивалась каждым словом, летящим со сцены, и угадывала двойной смысл в каждой реплике.

Подлинным шедевром Доррера на сцене оперного театра я считаю оформление “Богемы” Пуччини в Большом театре. Особенно запомнился один эскиз к этому спектаклю, висевший в стенах Театральной библиотеки в Москве. Передача атмосферы парижской жизни была непревзойденной.

Когда мне довелось оформлять выставку “Художники Большого театра за 225 лет” в Манеже, я повесил дорреровский задник, изображающий Париж, на одно из самых центральных мест в зале. Белые и чуть серые дома Парижа на фоне такого же неба и чуть более теплой по тону Сены.

Приезжая в Москву, Валерий просил, чтобы Большой театр заказывал ему номер в гостинице “Националь”, и поскольку он был очень “ранний” человек, то уже в девять часов утра у меня в квартире раздавался звонок с требованием, чтобы я шел в кафе “Националь”. Я жил тогда близко от гостиницы на улице Немировича-Данченко. Помню свое “веселое” ответное чувство, и я действительно шел на встречу с ним, и за завтраком мы позволяли себе пару рюмок коньяка.

Дружба с Валерием превращалась иногда в тройственный союз с ЭНАРОМ СТЕНБЕРГОМ, хотя эти встречи в большой мере происходили в Ленинграде, когда уже мы с Энаром высвистывали Доррера к нам в ресторан гостиницы “Астория”.

Я помню, что в гостинице шел ремонт, и вся она была опутана строительными лесами. Позавтракав в кафе или в ресторане, мы приходили в мой номер и через окно вылезали на леса, сидели на них, болтая ногами и продолжая беседовать уже на воздухе, по-прежнему любуясь городом. Вместе с Энаром и Валей мы заходили к Софье Марковне Юнович. Ее квартира-ателье с огромным витринным окном располагалась рядом с гостиницей “Астория” на Морской улице (тогда улица Герцена). Софья Марковна была прелестная женщина, уже немолодая, но полная сил и энергии. Ей нравилось, что мы, молодые художники, тянемся к ней, как к мэтру, и с удовольствием нас принимала и угощала. Мы неизменно восхищались ее работами, но, должен сказать, нам немного мешало ее слишком серьезное отношение к собственному творчеству. Софья Марковна в дальнейшем бывала на моих выставках в Санкт-Петербурге, и я помню, как отвозил ее после такого вернисажа во Дворце искусств на Невском домой, она жила около Казанского собора.

Энар Стенберг был в театральном деле “первой ласточкой” – знаком революции на театре, которая произошла после ухода из жизни вождя народов. Я видел его работы в Малом театре, и в этих спектаклях, хотя и оформленных достаточно традиционно, всегда сквозило новое. Энар был очень хороший парень, родственник великих братьев Стенбергов, преданных бунтарской традиции. Он гордился, что сделал два или три спектакля с Любимовым на Таганке.

Но вернемся к Вале Дорреру. Авторские гонорары тогда были маленькие и, приезжая в командировку, Валя никак не мог вписаться в жалкие расходы, предписываемые законом. Выручало кино. Валя был художником-постановщиком целого ряда фильмов, и хотя эта работа его тяготила, он продолжал ею заниматься.

Каждый свой приезд в Питер я звонил Дорреру, и мы весело проводили время вместе, что, быть может, и не всегда следовало делать. Так, не зря в школе рассаживают по разным партам учеников, которые плохо влияют друг на друга.