Промельк Беллы

Еще один мой друг, МИША РОМАДИН, удивительно красивый человек, обладая мощным художественным талантом, бурно воплощал его в живописи, графике, в кино. Миша пошел в искусстве своим путем, порой вступая в конфликт с отцом – признанным корифеем реалистической живописи. В быту мы общались с ним самым обычным способом: просто выпивали рюмку, чтобы легче было жить. Память о Мише я бережно храню в душе.

В мастерских на станции Челюскинская произошла очень важная для меня встреча – с ГЕНОЙ ТРОШКОВЫМ – оригинальнейшим художником, замечательным офортистом, поэтом и пишущим человеком. Он потратил немало времени, чтобы привадить меня к офортному делу, которому в дальнейшем я отдал много сил. При работе над офортом охватывает ни с чем не сравнимый азарт. Офорт дает возможность взглянуть на себя со стороны и оценить собственную работу с позиции взыскательного зрителя. Напечатанная вещь становится как бы отдельным произведением, уже не зависящим от автора.

Позже в мою жизнь вошло еще одно поколение архитекторов, решивших заниматься театральным делом. Это Сергей Бархин, Михаил Аникст, Стас Морозов и Сергей Резников.

С СЕРЕЖЕЙ БАРХИНЫМ мы дружили около пятидесяти лет… Мне приятно вспоминать его слова.

Когда в 1960-е годы Борис Асафович Мессерер сделал “Подпоручика Киже”, “Сирано де Бержерака” и “Кармен” и я увидел все спектакли, мне захотелось в жизни только одного – стать Борисом Мессерером-художником. Много лет спустя Борис Асафович взял меня в свою машину в Челюскинскую, где мы работали два месяца над офортами и литографиями. Туда приезжала Белла Ахатовна. И они оба приняли меня в пантеон своих друзей. Я часто бывал за столом этого дома – эпицентра московской жизни художников, поэтов и артистов и с благодарностью вспоминаю эти счастливые дни.

У нас с Бархиным одни и те же корни – МАРХИ. Мы закончили институт в разное время из-за некоторой разницы в возрасте, но оба пошли работать в театр, вместо того чтобы стать архитекторами. Как правило, художники театра знакомятся между собой, участвуя в одних и тех же выставках. Так было и в нашем случае. Но все-таки знали друг друга скорее заочно, пока не наступил момент, когда мы совпали в желании работать в офортных мастерских на Челюскинской. И когда пора было начинать там работу, я предложил Сереже поехать вместе.

Помню, мы договорились встретиться на углу Пушкинской площади и Большой Дмитровки. Обычно я бывал точен, но боялся, что Сережа опоздает, и мне придется его ждать, а парковаться там было очень сложно. К моей радости, Сережа уже стоял на углу. Я усмотрел в этом этически правильное соответствие в дружеском общении и не ошибся. Его точность, предупредительность, не говоря уже про обаяние и удивительную тонкость суждений в разговоре, который мы вели в машине по дороге, совершенно расположили меня к нему, и в течение двух месяцев, отведенных на работу творческой группы, я убедился в верности первого впечатления.

Я так подробно рассказал о начале нашего знакомства, потому что этот эпизод оказался ключевым ко всему нашему дальнейшему дружескому общению.

В работах Бархина меня всегда поражала оригинальность решения, будь то выбор техники исполнения, если это графика, или трактовки сюжета, если это театр. Зачастую я оказывался под влиянием того, что он делает. Он внушает мне необходимость парадоксального решения темы. Например, иллюстрируя стихи Семена Липкина, он прибегает к цитированию на листе планов католических соборов, создавая гипнотизирующий ритм черного и белого, соответствующий стихотворному поэтическому ритму. Это более чем неожиданно, но для меня убедительно.

Я помню, как Сережа, создав многодельный эскиз декорации, не побоялся его испортить и неожиданно наклеил в середину листа этикетку со спичечной коробки, которая никакого отношения к теме не имела, но своей графической выразительностью завершила композицию.

Неожиданно для меня Сережа начал писать прозу. Именно он поделился со мной возможностью такого поворота, сказав: “Ты не представляешь, какая радость вести своего героя куда угодно и как угодно, никого не спрашивая об этом. Попробуй, и ты увидишь, что это подлинная свобода творчества!” Сережин совет всегда со мной.