Промельк Беллы

Бывая в Болгарии, я много времени проводил с Ангелом Ахряновым и его женой Бояной. С ними я познакомился ранней осенью 1967 года, когда впервые по заказу Союза театральных деятелей оформлял “Пражскую квадриеннале – 67”. Эта выставка удивительным образом успела состояться перед вторжением советских войск в Прагу. Куратором советского раздела работала замечательная критикесса Милица Николаевна Пожарская. Ангел Ахрянов был председателем секции художников театра и кино Болгарии и отвечал за показ работ болгарских художников. “Пражская квадриеннале 1967 года” была первой попыткой всемирного показа работ художников театра и кино из разных стран мира и стала впоследствии самым значительным международным творческим отчетом художников. Устраивалась она один раз в четыре года. Я с большим энтузиазмом старался решить выставочное пространство доверенного мне павильона.

Через считаные месяцы в Прагу вошли советские танки, и наше общение с чехами было прервано на долгие годы.

Так случилось, что на следующий год моего отца и меня пригласили на постановку балета “Лебединое озеро” в Софию, и я снова встретился с Ангелом. Работа над балетом “Лебединое озеро” предполагала длительное пребывание в Софии, что давало надежду на продолжение дружбы с Ангелом.

Ахрянов с женой мне во всем помогали, ввели в круг болгарских художников и скрашивали своим присутствием пребывание в Софии. Ангел был высокий, красивый мужчина, обладавший чудным болгарским обаянием. Мы часто проводили время вместе в софийском Доме кино, ресторан которого был подобием знаменитого московского “приюта кинематографистов”, известного во всем мире.

Разговор не раз заходил про причуды и неординарное поведение Галина Малакчиева, знаменитого болгарского скульптора, близкого друга Ангела. Галин пользовался большой популярностью в стране и при этом никоим образом не изменял своему сложившемуся стилю, в основе которого лежало мощное формотворческое начало, берущее своим истоком чистую форму Генри Мура. Между Малакчиевым и Муром было много общего, и я ставил скульптурные поиски Галина чрезвычайно высоко, ибо понимал, что они рождались в Болгарии, стране соцлагеря, в условиях достаточно трудных.

Мы с Ангелом решили поехать в мастерскую Галина, но, по настоятельной просьбе Ахрянова, это должно было произойти рано утром.

Мы выехали из дома в 9 часов утра и уже через час достигли окраины Софии. Быстро понеслись по черневшей ленте мокрого асфальта, неожиданно пересекавшейся глубокими оврагами. Дорога снова поднималась высоко в горы, с тем чтобы через несколько минут спуститься к их подножию, в распадок, где еще лежал снег. Нередко мы пересекали быструю речку, и тогда казалось, что темный асфальт сливается с чернотой реки и прибрежных камней, резко контрастировавших с гигантскими пластами белого снега.

Наконец, мы остановились в низине, где стояла мастерская Галина Малакчиева, а чуть выше нее, на каменистом склоне, располагался двухэтажный дом скульптора. Между мастерской и домом бежал бурный ручей, тоже черного цвета в это весеннее время, когда солнце еще не проникло так глубоко в овраг. Мы въехали в ворота дома, нависавшего над территорией мастерской, и пешком спустились вниз к Галину, уже работавшему в этот утренний час над своими причудливыми творениями.

Промозглый холод пробирал до костей, эфемерные стены мастерской не спасали, легкие деревянные переплеты со стеклом были не способны удержать тепло, а лишь отчасти противостояли резкому весеннему ветру. Сам Галин несомненно производил яркое впечатление мощью своей фигуры, всклокоченной шевелюрой и бородой, в завитках которой застряло множество стружек пенопласта, из которого он кромсал, резал и рубил замысловатые формы, предназначенные стать в дальнейшем единым бронзовым абстрактным рельефом.

Галин работал над композициями в холоде своего колодца-ущелья, где солнце прогревало воздух лишь к середине дня, и единственно, что его поддерживало, была огромная початая бутылка ракии, из которой он время от времени мощно отхлебывал, ничем не закусывая. Только живительная сила этого напитка могла поддерживать титана, взявшегося за свой нечеловеческий труд.

Широким жестом Галин пригласил нас выпить чарку этого горячительного напитка. Но даже я устрашился этого предложения. К счастью, в это время сверху бежала по кривой лесенке, проделанной в горе, его жена, звать нас на обед, и, конечно, мы с благодарностью приняли предложение. Обед был подан в национальном болгарском стиле, с безумной остроты приправой, свежими перцами и прочей зеленью. Нам был предложен суп, но, к сожалению, уже холодный, который не справился с задачей застраховать гостей от действия горячительного напитка. Тем не менее обед прошел очень радостно. И я, преисполненный дружеского чувства к хозяину, его укладу жизни, старался ломать барьеры, возникающие на нашем пути. Хотя мы были люди одной профессии, но не будем забывать, что в Болгарии “гайки” были завинчены гораздо сильнее, чем в СССР. Драконовы законы соблюдались сильнее в странах Варшавского договора, чем в метрополии.