Промельк Беллы

Спор, который сейчас кажется пустяковым, вырос до большого накала и чуть было не закончился разрывом с Ефремовым. И это был не единственный случай. Но каждый раз Олег, вопреки своему характеру, старался смягчить ситуацию, понимая, что мною руководит бескорыстная страсть к театру. После наших пререканий мы шли куда-нибудь в забегаловку и мирились, не желая входить в затяжной конфликт. Тем не менее последний спектакль, который я сделал в “Современнике”, – “Сирано де Бержерак” Э. Ростана – повлек столько споров, что мы оба устали и наше сотрудничество на время прекратилось. Первой ласточкой возобновления контактов стала пьеса “Сладкоголосая птица юности” Т. Уильямса, которую ставил Сева Шиловский во МХАТе. По совету Олега он пригласил меня как художника. Сам Олег подключился в конце работы, как всегда, решив основные проблемы выпуска благодаря своему огромному режиссерскому опыту.

Вспоминаю забавный случай, совпавший по времени с премьерой этого спектакля в помещении филиала МХАТа на улице Москвина.

После удачного генерального прогона и последовавшего затем обсуждения Ефремов был в прекрасном расположении духа. Ощущение успешной премьеры пронизывало весь коллектив театра и особенно заставляло трепетать сердце Севы Шиловского – основного постановщика пьесы. На художественном совете после премьеры Олег был оживлен, хвалил Шиловского и меня. Я заметил, что Олег был сильно возбужден и, видимо, уже выпил свою роковую первую рюмку, которую считал заслуженной после трудной работы. После обсуждения, оставаясь в приподнятом настроении, он отозвал меня в сторону и сказал:

– Борис, давай сегодня посидим у меня дома и отметим премьеру. Бери Белку, уговори Булата, чтобы он что-нибудь попел, – будет хороший вечер! Давай, приходите часам к семи.

Жил Олег в доме номер 11 по Суворовскому бульвару (там были квартиры и других артистов МХАТа), буквально в пятистах метрах от Поварской улицы, то есть моей мастерской. Придя домой где-то около четырех часов дня, я рассказал Белле о приглашении Олега, и мы стали звонить Булату, чтобы уговорить его присоединиться к нам. Дело это было непростое, поскольку Булат, во-первых, всегда наотрез отказывался идти куда-либо вечером, а во-вторых, терпеть не мог ходить куда-то с гитарой, чтобы не выглядело так, что он сам напрашивается что-то спеть. Только Белле порой удавалась миссия “Окуджава с гитарой”. Где-то в начале седьмого Булат подъехал к мастерской, поднялся к нам, и мы устроили небольшое чаепитие перед визитом к Ефремову.

За несколько минут до семи мы довольно торжественно вышли из мастерской, прошествовали в направлении дома, где жил Ефремов. Поднявшись на четвертый этаж, позвонили, но нам никто не открыл. Переждав какое-то время, продолжили звонить в дверь – никакой реакции. Мы позвонили в соседнюю дверь к Жене Евстигнееву в надежде выяснить хоть какие-то причины отсутствия Ефремова. Евстигнеев, приветливо улыбаясь, пообещал нам помочь, начал вертеть разными ключами в двери квартиры Олега, и сезам вскоре открылся. Через пару минут перед нашими изумленными взорами возник Олег, заспанный, в майке и длинных черных трусах. С недоумением оглядев нас, он недовольно осведомился:

– Вы зачем пришли?

Я напомнил Олегу о его дневном приглашении, но он ничего не помнил после роковых рюмок, последовавших после первой, и глубокого дневного сна. Однако присутствие Беллы и Булата повлияло на хозяина квартиры ободряюще, и он пригласил нас войти.

После живительных новых рюмок целебного напитка настроение присутствующих улучшилось, и мы провели дивный вечер. Песни Булата, стихи Беллы и наше с Евстигнеевым острословие по поводу имевшей место заминки при входе – Белла назвала этот вечер эдемским.

Причудливый пунктир наших встреч с Олегом Ефремовым продолжился во время работы над спектаклем “Принц и нищий”, его ставил Лесь Танюк в филиале МХАТа. Спектакль создавался в трудный момент выпуска альманаха “Метрополь”. И, конечно, я всей душой был с друзьями. К тому же ко мне бесконечной чередой подходили знакомые, расспрашивая о заступничестве Беллы за академика Сахарова.

И вот во время репетиции в зале ко мне подошел один известный актер, занятый в спектакле, и сказал с таинственным видом:

– Борис, мне нужно серьезно с тобой поговорить на одну очень важную тему.

Я подумал, что это будет разговор о “Метрополе” и о Белле, и предложил сразу его выслушать.

– Борис, дело в том, что у меня очень красивые длинные ноги. Как сделать так, чтобы они были видны? Может быть, укоротить камзол?

Я был восхищен таким поворотом разговора и рассказал об этом случае Васе и Майе Аксеновым, пришедшим вместе с Беллой на премьеру.