Промельк Беллы

Мы с Ефремовым, проводя в театре много времени, научились хорошо “чувствовать” друг друга. Иными словами, весьма сблизились в дружеском отношении и зачастую проводили вечера вместе вне стен театра уже с новыми общими знакомыми, которых становилось все больше.

Перед моими глазами встает воспоминание, связанное с днем похорон нашей общей с Ефремовым московской знакомой Аси Стивенс.

Предыстория гибели этой молодой женщины может стать отдельным сюжетом. Ася – дочка американского журналиста Эдмунда Стивенса и его русской жены Нины Бондаренко. Эдмунд много лет работал в России, еще с времен войны и потом, в годы “железного занавеса”. Несомненно, он был под приглядом КГБ и имел определенные контакты с этой организацией. Тем не менее его дом стал в Москве, по существу, клубом богемы (открытым, конечно, далеко не для всех). Особняк на улице Рылеева – двухэтажный, из окон которого открывался красивый вид на сад – принадлежал Стивенсу на правах аренды, но он не имел права оформить его как собственность, а мог лишь использовать как жилье сколько ему будет угодно.

Он работал корреспондентом многих американских газет, а в России жил сорок лет, если не больше. Жена, Нина, когда-то его секретарша, на которой он женился, со временем стала настоящей американской дамой. Отношения у них были достаточно напряженные. Эдмунд не очень интересовался дамами, имея другие склонности. У них с Ниной существовала взаимная любовь-вражда, и он часто говорил:

– Нина, ты вышла из колхоза, но колхоз из тебя не вышел.

Их дочка Ася была бесшабашным существом – рыжая бестия, вся в конопушках, обаятельная и настоящий друг. Она резко говорила, резко вела себя, резко водила машину. У Стивенса было четыре машины, и Ася могла решать, на какой машине ей сегодня поехать. Чаще останавливала свой выбор на спортивной “вольво” и мчалась на диких скоростях, всегда на грани катастрофы, потому что плохо водила да к тому же часто выпивала.

Судьба ее сложилась неудачно. Она окончила хореографическое училище, но балериной не стала. Потом, казалось, счастье улыбнулось ей – она встретила взаимную любовь и вышла замуж за маркиза Феррари. Но он оказался авантюристом и попал в тюрьму за неуплату налогов.

В дом к Стивенсу можно было приехать запросто в любое время и найти там все необходимое, в том числе упаковки баночного пива в холодильнике. В те годы в нашей стране хорошее пиво было редкостью. Эдмунд пил только ледяное пиво. Он даже стаканы ставил в холодильник, предварительно облив их водой, чтобы они тоже замерзали. Холодное пиво он лил в эти замороженные стаканы и говорил:

– А иначе я не дам, пиво теплым не пьют.

Мы с Беллой приезжали часто со своими знакомыми: художником Сергеем Алимовым и реставратором Саввой Ямщиковым. Стивенсы жили на широкую ногу, и у них в доме постоянно устраивались приемы, на которые Эдмунд приглашал послов и других влиятельных иностранцев, а также наших ответственных работников. Но нас они совершенно не интересовали, и мы, представители российской культуры, садились за столы ближе друг к другу. Таким образом, складывались дружеские компании из людей разных профессий. Например, нам с Беллой часто приходилось сидеть за одним столом с Олегом Ефремовым, Никитой Богословским, балетмейстером Юрой Григоровичем и его женой – знаменитой балериной Натальей Бессмертновой. Зачастую с нами оказывалась Ася.

Случилось так, что Ася попала в автокатастрофу, очень тяжело из нее выкарабкивалась и в конце концов не выдержала. Отпевали ее в церкви Воскресения Славущего в Брюсовском переулке. Прощание назначено было на 10 часов утра. Людей в церкви было немного, да и те немногие в основном иностранцы. Мне было очень жалко Асю, и я чувствовал, что нервы не выдерживают. Среди нескольких пришедших знакомых я увидел Юру Григоровича и Наташу Бессмертнову. Юра тоже явно нервничал, не в силах справиться с переживаниями. Хотелось помянуть Асю среди близких людей. Единственное место поблизости, ресторан Дома композиторов, был закрыт в это время.

Я сказал Юре Григоровичу:

– Пойдем во МХАТ к Ефремову, помянем ее вместе с Олегом!

Я был главным художником МХАТа. Театр находился рядом. И мы ушли из церкви, к ужасу Наташи Бессмертновой – она поняла, что это не к добру. Я повел Григоровича к Олегу. Просто мы хотели опередить события и помянуть Асю сами, отдельно. Григорович был одет романтично: в длинное пальто со стоячим воротником, без шапки, несмотря на снег. Мы прошествовали во МХАТ и примерно в половине одиннадцатого вошли в кабинет Ефремова, проводившего все время в театре. Олег, увидев нас, зыркнул недовольно, не поняв, кого я привел. Потом разглядел, что это Григорович. Альянс был неожиданный: руководитель Большого театра и руководитель МХАТа в одном кабинете.

Утром, покупая цветы около Белорусского вокзала, я купил бутылку тархунной водки зеленого цвета с этикеткой, напоминающей плевок верблюда. Она была прилеплена комком сверху, не как настоящая фирменная этикетка, а просто как обрывок бумаги.

Ефремов спросил:

– А что вы хотите?