Промельк Беллы

Я сразу заметил, что Галин обходит политику и боится говорить о ней, и мне захотелось развеять его опасения. Я рассказал анекдот про нашего вождя, как на приеме в Кремле к Леониду Ильичу подходит охранник и, обращаясь к нему, говорит: “Леонид Ильич, вы бы пошли домой и переоделись – у вас один ботинок черный, а другой желтый!” На что Брежнев ему отвечает: “Ну и что, я уже был дома! Там тоже – один ботинок желтый, а другой черный!” Эта байка покорила Галина и Ангела.

В момент предельной откровенности болгары перестали скрывать свои мысли, и Галин спросил меня, какая из его работ мне нравится больше всего. Я мгновенно отозвался:

– Ника Самофракийская!

Это была маленькая вещь, отлитая из бронзы, размером примерно 45 × 12 см. Свободная копия, совершенно произвольно, авангардно трактованная, но сохранившая в себе идею великой греческой скульптуры. Галин воскликнул:

– Я дарю ее тебе, Борис!

Я принял подарок и решил во что бы то ни стало как-то отблагодарить Галина и его жену. Пройдя буквально десять шагов от мастерской скульптора, мы оказались в классической болгарской таверне, и уже я командовал парадом. Попросил хозяйку заведения посадить нас за самый торжественный стол, а потом, отозвав на минуту, попросил поднять из подвала ящик с двадцатью бутылками ракии. Все посетители сгрудились вокруг нас и были явно взволнованы. В этой крошечной деревне, где находилась мастерская Галина, люди не были приучены к широким поступкам, но все радовались триумфу односельчанина скульптора. Конечно, жена Галина не дала распечатать контейнер, и мы продолжили пить из обычных рюмок, а главный подарок был доставлен в дом Галина на тележке.

Когда на следующий день мы проснулись, встал вопрос о том, как переправить скульптуру через границу. Ситуация осложнялась тем, что буквально накануне народный скульптор Болгарии Никола Николов, при переезде на постоянное место жительства в Италию, переправил на Запад свои работы, которые он сделал из золота, но потом покрасил какой-то глиной и подделка прошла незамеченной. Вся Болгария смеялась над этим происшествием.

Поскольку я уже паковал макет декорации “Лебединого озера” для отправки в Москву, то привязал специальной проволокой внутри ящика Нику Самофракийскую к крестовине и на бирке, соответствующей этой детали макета написал, что это образ Злого гения из балета “Лебединое озеро”, выполненный в бронзе.

Даруемое жизнью

Водоворот театральной жизни затянул меня рано и, как оказалось, надолго. В течение многих лет складывались напряженные, часто глубоко дружественные отношения с удивительными людьми – великими режиссерами, актерами, музыкантами. Кто-то стал "своим" на всю жизнь, кто-то сильно повлиял на мое творческое видение. Но все творцы, с которыми столкнула меня театральная судьба, оставили глубокий след в моей душе и жизни.

Театр в те годы даже под гнетом советской идеологии переживал расцвет. Противоречие, скажете вы? Об этом еще стоит поразмышлять. Концентрация ума, юмора и потрясающих новаций – почти в каждой новой постановке, о которой тут же начинали говорить. Спасибо и зрителям; мы все, театральные люди, чувствовали эти токи, идущие из зала.

Олег Ефремов

С Олегом Ефремовым у меня была прожита долгая жизнь на театре. Все началось с постановки “Назначения” А. Володина, и на дворе стоял 1963 год. У меня не было профессионального опыта, когда Олег не побоялся доверить мне работу в театре. Судьба раннего “Современника” не была мне безразлична, я вкладывал в работу всю свою энергию. Причем порой это оказывалось даже, быть может, чрезмерным. Например, во время выпуска спектакля у нас с Олегом разгорелся спор о величине “знаменитой” двери, подвергавшейся трансформации на глазах у зрителей. Я хотел, чтобы она была большого размера, полагая, что тем эффектнее будет ее превращение в стол. Олег же доказывал, что она должна быть обычного – реального – размера, и мою страсть к увеличению двери пренебрежительно называл “акимовщиной” по имени знаменитого режиссера Николая Павловича Акимова. Известно, что Николай Павлович в своем Театре музыкальной комедии в Ленинграде часто гиперболизировал и вещи, и жизненные ситуации, стремясь подчеркнуть комедийное начало в пьесе.