Промельк Беллы

Хоронили Костю после отпевания на Переделкинском кладбище недалеко от могилы Бориса Пастернака. Был ясный солнечный день. Вокруг церкви собралось очень много народа, много иностранных корреспондентов. Мы с Беллой приехали прощаться с Костей. Выйдя из машины, увидели Андрея Сахарова с Еленой Боннэр, стоявших у деревянного забора напротив входа в переделкинскую церковь. Мы подошли поздороваться. Их окружала целая свора кагэбэшников. Присутствие Андрея Дмитриевича на похоронах придавало ритуалу особую значительность.

Мы заговорили о случившемся. Сахаров был убежден, что это спланированная акция. Вся московская литературная общественность была взбудоражена известием о гибели Кости Богатырева. Это событие могло оказаться началом нового этапа преследования инакомыслящих. Я увидел стоявших невдалеке Василия Аксенова и Юлика Даниэля, Лидию Чуковскую, Игоря Шафаревича, Бориса Слуцкого и Владимира Корнилова.

Вспоминает Володя Войнович:

Среди людей, стоявших в церкви и около, было много известных.

Ко мне подошел корреспондент “Франкфуртер альгемайне цайтунг” Герман Перцген с блокнотом и стал спрашивать: “Рядом с Сахаровым это кто? Боннэр? А Ахмадулина с кем? С Мессерером? А Чуковская тоже приехала? А Евтушенко здесь нет?”

Недалеко от входа в церковь на лавочке сидел Александр Межиров. Я его спросил, почему не видно Евтушенко. Он сказал:

– А в-вы не б-бе-спо-по-койтесь. Как только п-поя-вятся телевизионные камеры, так возникнет и Евтушенко.

…Гроб несли по узкой, кривой и склизкой дорожке, кагэбэшники с шорохом сыпались из кустов и, направляемые неким предводителем, который был хром и с золотыми зубами (что делало его еще больше похожим на черта), щелкали затворами фотоаппаратов с блицами (чтобы было заметнее) и снимали происходящее кинокамерами, часто приближая их вплотную к лицам наиболее им интересных людей.

Преследование Войновича

Володю Войновича исключили из Союза писателей в феврале 1974 года, но до конца 1980-го он жил в России. Он и хотел бы жить и работать здесь всегда, но так, чтобы ему никто не мешал.

Никакого специального плана отъезда у Войновича не было, его диссидентство было вынужденным и, по существу, заключалось в том, что он искренне отстаивал свои взгляды. Более того, он даже был готов к определенным уступкам, но власти требовали от него безоговорочной капитуляции, а на это он уже не мог пойти. Делая свои заявления в западной прессе, Володя лишь проявлял неукротимое желание “жить не по лжи”.

В ответ власти начинали его преследование, которое так ярко описал он сам. А дальше уже вступали в силу его темперамент и характер. Его пытались “перевоспитать” грубыми и глупыми методами, свойственными нашим органам безопасности. Это привело в своей кульминационной фазе к истории с его “отравлением”, которую он подробно описал.

В середине 1975 года сотрудники органов под вымышленными фамилиями пригласили Войновича в гостиницу “Метрополь” для беседы. Он пошел на эту встречу, потому что не видел другой возможности донести до властей свое виденье происходящих событий, свои взгляды на реальную ситуацию в литературе и в стране.

Возникла полемика, которая не могла понравиться представителям органов, и Володя был отравлен неизвестным ядом, который находился в предложенных ему сигаретах. Он почувствовал себя плохо и с трудом добрался до дома. Через два дня он написал письмо на имя Андропова, в котором рассказал о вызове, угрозах и странном поведении работников органов.

Самочувствие Володи несколько дней было очень плохим, и ему пришлось обратиться к врачу. Доктор констатировал симптомы сильного отравления.

Когда Володя рассказывал или писал об этом приключении, то люди делились на две категории – тех, кто верил его версии событий, и тех, кто не верил. Белла была безоговорочно на стороне Володи. А я тоже был на его стороне, но высказывал предположение, что все-таки, быть может, он ошибся в своем описании отравления.

В итоге, когда Володя подарил нам с Беллой свою очередную книгу, он написал: “Белле, которая верила, и Боре, который не верил”.

Отъезд

Вспоминаю день накануне отъезда Войновича.