Промельк Беллы

Начинаю рассказывать эту историю. Рассказываю подробно. Почему я это знаю? В то время у меня была машина “запорожец”, в ней не работало отопление. Я поехал к Виктору Ерофееву, потому что мы в этот день собрались с ним выпивать. Слава богу, мы не успели себе налить, поскольку позвонила молодая жена Пригова, Надя, и сказала, что Диму отвезли в сумасшедший дом. Он, как ты знаешь, любил эти концептуальные штучки, а именно, когда еще и он, и я жили в Теплом Стане, он приходил ко мне и развешивал на веревках такие маленькие бумажки с надписями.

Перестройка только началась, непонятно было, чем все это кончится. Он потом в Москве пошел в какой-то дом к знакомым, развесил на подъезде свои записки. А когда вышел, его уже ждали менты и врачи, его увезли в психушку. Откуда узнала Надя об этом: мир не без добрых людей, не то медсестра, не то нянька какая-то ей позвонила, а иначе никто бы и не знал, засадили бы, и все. Мы с Ерофеевым, злые как собаки, поскольку у нас сорвалась выпивка, сели в мою машину и в гробовом молчании попилили куда-то на конец города. Это было где-то за Каширкой, какая-то станция, черт знает где. И мы в гробовом молчании ехали, Ерофеев только мне сказал:

– В твоей машине покойников возить.

Такая холодина в машине была… Мы пошли в этот сумасшедший дом, к дежурному врачу. Дежурный врач позвал врача какого-то еще, стали разговаривать… Там, видно, лечащий врач уже вмешался. Мы стали петь там, что Пригов – поэт, художник, концептуалист, то-се. Они отвечали, что заметны признаки душевного расстройства, нарушения, неадекватное поведение и он будет здесь находиться на обследовании на предмет его вменяемости. В этот момент мимо нас провели Дмитрия Александровича Пригова, которого уже успели переодеть, уже он в пижаме больничной был. Пригов не нашел ничего лучше, как, проходя мимо нас, сказать:

– Гутен абенд.

Он сказал так. Лечащий врач пожала плечами, показывая:

– Ну, вы видите, человек не в себе.

Ну, мы снова: то-се, пятое-десятое, поэт…

– Нет-нет-нет, ничего сделать не можем. Главного врача нет, завтра приходите.

На завтра мы пришли уже мощной группой, потому что утром мы пришли к тебе и Белле на дачу, но ты поехать с нами не смог, потому что у тебя были дела в городе, и поехала одна Белла Ахатовна. Она Пригова любила и уважала и приняла живейшее участие. В психушку мы поехали уже большой компанией: Ерофеев, я, Белла и режиссер Владимир Алеников. Он потом в Америку уехал. А сейчас вроде бы вернулся. Он киношный режиссер, а они же все, как ты понимаешь, пройдохи или по крайней мере умеют, знают, как с кем общаться.

Вот мы пошли туда. Запели опять песню. Лечащий врач сказала:

– Я вам уже все сказала, нечего ко мне приставать. К главврачу.

Пошли к главврачу. Когда не то я, не то Ерофеев зашли, нам сказали:

– Покиньте кабинет, вы никто, не ваше дело…

И так далее. Пошла Белла Ахатовна. Возвратилась через некоторое время, довольно быстро, потому что ей этот хам тоже отказал.

Она сказала:

– Пригов – поэт…

А он говорит:

– Я Вас знаю, что Вы поэт, а это наш пациент. По нему консилиум.

Пожалуйста, покиньте кабинет!

Белла Ахатовна вышла. Алеников этот, он полностью выслушал, потом он говорит:

– Ну, сейчас я пойду.

Мы уже думали, что все, хана полная. Он пошел туда, и мы смотрим на часы, ждем, когда его выгонят. Но не выгоняют его. Пять минут прошло, десять минут…

Вдруг он выходит, и за ним бежит главврач:

– Сейчас все в порядке будет, тарарара… Сегодня консилиум…

Вы подождите… Надо там решить… Не надо никому сведений давать…

Действительно, через некоторое время… мы там провели, я думаю, часа, наверно, полтора… собрали консилиум, определили, что Пригов здоров, и его отпустили. Мы пошли вместе оттуда. Раздражение у Ерофеева и у меня на Пригова было еще и потому, что вчера он нам пьянку сорвал, мы проводим время в психушке из-за него, а он еще, выйдя, сообщил, что с ним в палате лежал сын Павлика Морозова. Это нам дико не понравилось, потому что не надо подставляться было, так мы считали… Если ты концептуалист, так иди… А мы тебе помогли, и поэтому ты должен понимать, что из-за тебя Беллу Ахатовну отвлекли, пришлось за ней ехать и так далее.

Дальше мы спросили Аленикова, как это, что… Он говорит:

– Я зашел к врачу, говорю “здравствуйте”.

– По какому вопросу?

– По вопросу Дмитрия Александровича Пригова.

Тот сказал ему, врач:

– Так, опять насчет Пригова. Выйдите немедленно отсюда. Я уже объяснил все вашим товарищам.

Тогда Алеников ему сказал:

– Я-то отсюда выйду, я выйду, несомненно, а вот ты, ты отсюда вылетишь, с треском!

Тот говорит:

– Что? Да я сейчас милицию вызову!

– Тихо-тихо, – говорит Алеников. – Ты знаешь, кого сейчас выгнал из кабинета?!

– Кого?

Тот говорит:

– Кого-кого, Беллу Ахмадулину! А ты знаешь, кто такая Белла Ахмадулина?

– Ну, знаю, поэт. Что ж мне, поэт – не поэт… Я врач. Больные для меня важны.

– Ты что думаешь, что она тебе это простит, что ты ее, Ахмадулину, из кабинета выгнал?! Ты знаешь, у нее связи какие? Ты это можешь себе представить своей башкой безмозглой? Ты понимаешь ли, идиот, что тебя гэбэшники подставили? Тебе велели Пригова подзадержать, значит, тут, хотя он здоров абсолютно. Ты знаешь, что у нас перестройка начинается, а поэта в психушку забрали. И еще твоя фамилия не фигурирует, а когда она будет фигурировать, то ты будешь врач-преступник, а гэбэшники тебя сдадут с удовольствием, они скажут: “Мы не врачи и никакого отношения не имеем, а это врач устроил международный скандал”. Сейчас ПЕН-клуб поднимется. Ты что думаешь, это просто, что ли, так? Ты зря так сделал. Это твоя очень глупая ошибка. Давай лучше не забывай об этом.

До главврача наконец доперло, что Ахмадулина не просто поэт, который что-то пишет там, а еще и обладает силой, которая и его смять может. И он понял, что гэбэшники его сдадут в два счета. Пригов законов не нарушал, в падучей не бился на улице. Бумажку повесил? Это еще доказать надо. Такое вот дело. Его благополучно отпустили. Это история имеет, по-моему, большое значение, и она более поучительна, чем если бы врач сразу сказал:

– Ну конечно же, сейчас его отпустят…