События разворачивались настолько стремительно, что требовали незамедлительного продолжения. У меня созрело решение передарить эту банку Лене Шварц, поскольку мы к ней собирались в этот вечер, она не была избалована такими подарками. Я позвонил Лене и подтвердил договоренность о встрече. Лена сказала, что ждет нас, но что у нее ничего нет, чтобы принять гостей. Я заверил ее, что как раз с этим у нас все в порядке. Затем перезвонил Саше Кушнеру, сказав, что мы собираемся к Лене Шварц и зовем его с собой. Мы поехали на такси, по дороге захватив бутылку водки. Эффект нашего появления с подарком превзошел все ожидания. Лена и ее замечательная мама Дина Морисовна, многие годы проработавшая завлитом в театре Товстоногова, чуть не заплакали при виде такого угощения. Но белого хлеба в доме не оказалось, нашлась только буханка черного. К этому времени подъехал Саша Кушнер и оказался свидетелем того, как мы, выпивая рюмку водки, намазывали столовой ложкой огромные порции черной икры на тонкие ломтики черного хлеба и таким образом вершили свое застолье. О том, чтобы доесть банку, не могло быть и речи.
Саша Кушнер запомнил этот случай и даже рассказал о нем в своем выступлении на праздновании семидесятилетия Беллы в Фонтанном доме:
В мастерской Бори Мессерера в советское время был салон, но только не французский, и хорошо, что не французский, а наш, свойский, с выпивкой, – но со стихами, но с разговорами. Я помню, как Рейн однажды метнул чашку с горячим чаем в человека, который во время стихов разговаривал. Я помню, как Белла с Борей пришли к Елене Шварц, принесли вот такую банку черной икры. Большую, похожую на автоматный диск.
В Лене были неизъяснимое очарование и трепетность, сквозившие в каждом движении. Но когда они с Беллой оказывались вдвоем в одном пространстве, то вибрация воздуха становилась еще ощутимей. Трепетали обе, влияя друг на друга. Я вкладывал все свои душевные и физические силы в заботу о Белле и в ее защиту, и по сравнению с ней с особенной ясностью становилась очевидна мера неустроенности и незащищенности Лены.
Однажды в Малом зале Петербургской филармонии мы с Беллой присутствовали на присуждении каких-то поэтических премий с незначительными, на мой взгляд, денежными вознаграждениями лауреатам. Мы сидели рядом с Леной, и я видел и чувствовал, что она была напряжена как струна, пока не дошла очередь до ее фамилии и она не убедилась, что включена в список лауреатов. Для нее было очень важно получить эту награду – и как литературное признание, и как финансовую помощь.
Зная независимость Лениных оценок и суждений, я хотел, чтобы она побывала на моей выставке осенью 1986 года во Дворце искусств на Невском проспекте в помещении Союза театральных деятелей. Мы пригласили Лену на выставку, и она пришла. После торжественного открытия, на котором сказал вступительное слово Эдуард Степанович Кочергин, а также выступили Константин Михайлович Сергеев, Андрей Андреевич Мыльников, Софья Марковна Юнович, Марина Азизян и другие художники, я прошелся по выставке вместе с Леной, комментируя свои работы. После осмотра той части выставки, где были представлены серии абстрактных офортов, она сказала:
– Я могу поручиться, что это совершенно безгрешно и неспекулятивно.
Лена удивительно воспринимала изобразительное искусство и принципиально подходила к выбору художников, которые ей нравились. Бывая в Москве, она неизменно посещала квартиру Миши Шварцмана, чье творчество очень любила.
3 января 1987 года Лена послала нам трогательную новогоднюю открытку:
Ее перу принадлежит изумительное по тонкости вступительное слово к маленькой книге Беллы “Ларец и ключ”, изданной в 1994 году “Пушкинским фондом”: