Промельк Беллы

Идет художественный совет. Обсуждается сценарий Вольпина и Эрдмана. И им говорят всякие гадости. Товарищ Ильичев тогда был во главе этого совета. И вот, когда была сказана очередная гадость… А Николай Робертович – он же редко что-либо без крайней необходимости говорил… Между тем все знали, что Николай Робертович – один из самых остроумнейших людей Москвы… А он был необыкновенно молчалив. Вступал в беседу редко. Если только хотел сказать фразу, которая перервет глупость беседы… только… и перевернет ее парадоксально, только тогда он вступал с этой фразой.

И вот Ильичев говорит:

– Вы что, не знаете, кто этот художественный совет создал? – имея в виду Сталина. – Вы доостритесь…

На это Эрдман говорит:

– Ну, я острил, потому что думал, что это художественный совет, но теперь я понял, что это нечто другое, и я умолкаю…

И когда тот стал хамить дальше, Николай Робертович попросил Михаила Давыдовича об очень деликатной вещи:

– Михаил Давыдович, не будете ли вы так любезны – а то я, вы знаете, заикаюсь… так вот, не будет ли вы так любезны послать этого господина н-наху…

И вышел.

Самое ужасное положение было у Михаила Давыдовича. Потому что он остался…

И в заключение – слова из черновика небольшой, но ценной для меня недописанной статьи Беллы о Любимове:

<…> Я видела Юрия Петровича в разных безукоризненных положениях, и возле лампочки пристального режиссерского пульта в темном зале, и на художественных советах, где кто-то советовал, как быть художнику, не важно, каким способом и кто. Но об одном высоком неоспоримом изъявлении дружеского вспомогательного действенного чувства не могу не упомянуть – это Любимов – и опальный Параджанов, Любимов – и Николай Робертович Эрдман, – когда спасительны были уже не лекарства, трудно достижимые, а избывная достача заботы и любви.

“Фауст”

Первый наш с Любимовым совместный спектакль – “Фауст” Гёте в Театре на Таганке. Вторая встреча – работа над оперой Владимира Мартынова “Школа жён” по пьесе Мольера, принятой к постановке в театре “Новая опера” в 2012–2013 годах и ставшей последним спектаклем в жизни великого режиссера.

Каждый художник мечтает создать собственный театр, в котором он хотел бы воплотить свое виденье этого искусства. Такая же цель существует и у режиссеров.

Наблюдая работу Юрия Петровича Любимова в Театре на Таганке, я постоянно отмечал для себя наибольшую близость того, что он делал на сцене, с моими представлениями о театре.

Посмотрев многие спектакли Любимова, я уже хорошо знал его творческое кредо, и тем не менее в совместной работе над новым материалом для преодоления возникающих трудностей потребовалось привыкание друг к другу.

Первым камнем преткновения стал необъятный по глубине и объему текст “Фауста”, который Юрий Петрович укладывал в рамки драматургического решения, по своему усмотрению создавая сценический вариант пьесы. Поскольку сложнейший поэтический материал поэмы Гёте было не просто приспосабливать к воплощению на сцене. Мне, конечно, было интересно наблюдать, как он это делает, и в процессе работы я даже стал обращать внимание Юрия Петровича на некоторые строки поэмы, не привлекшие его. К подобным советам Юрий Петрович относился уважительно и, как правило, включал предлагаемые мной отрывки в пьесу, рождавшуюся на глазах.