Промельк Беллы

Это все у нее было описано. “Мать и отец” глава называлась, и вообще история рода. Все это я читала, сидя у нее, не вынося из ее квартирки, дворницкой. Так что Екатерина Александровна – великая женщина, а у меня есть такие похвальные деяния.

Тетя Маня

Б.М.: Жалко, не записали про Цветаеву, как она вспоминала про маркизу, как она там жила в Ладыжине.

Б.А.: Почему, я это прекрасно помню. В Ладыжине жила такая барыня. Ладыжино – это было имение. Она вышла замуж за итальянца, за итальянского маркиза. Но маркиз недолго в этом имении пробыл, потому что тосковал по Италии.

И вообще все это ему не подходило, все ему было дико, и он уехал в Италию, а хозяйку имения стали звать “маркиза” в народе. И она отличалась чем? Она ходила в простой такой длинной юбке и по-барски не одевалась, барыню из себя не строила. Это мне уже рассказывала тетя Маня, баба Маня, ей было много лет, но она очень много помнила. Она была дочка конюха в этом имении, маленькая девочка.

Баба Маня мне очень много интересного рассказывала, в том числе про эту маркизу, она ее прекрасно помнила, говорила, что она была хорошая, очень хозяйственная, хорошо относилась ко всем слугам, они с нее брали пример, она была очень проста в обращении. Тетя Маня меня немножко за барыню считала, а Федор Данилович, конюх, привозил меня к ней на лошади, Мальчик звали. Мальчика привязывали за овражком, а Федор Данилович приходил к тете Мане, дружил с ней, на “ты” к ней обращался. У нее была такая пепельница, старая пепельница, своеобразная: лежал толстяк, маленький толстяк, и у него какое-то открытое брюхо, и туда можно было гасить сигареты.

Она мне говорила: “Ты кури, кури, если хочешь, не обращай внимания. А вот ты, Федор, не вздумай, иди в сени или на улицу, там кури”.

Вот так у нее осталось. Я ее расспрашивала в основном про маркизу, она много рассказывала, она прожила очень большую жизнь. Я к ней все время приходила, то лекарства ей какие-то носила, то угощения. Художник Кочаров, он Оскар, что ли, картину нарисовал “Жива ли еще тетя Маня?”. Фигурка такая идет через овраг в Ладыжине, через поле. Это он нарисовал, как я к тете Мане иду.

Стихотворение было такое, как я ходила проверять этот дом, закрытый на зиму:

К исходу сентября приехал наш хозяин,
Вернее, только их. Два ужаса дрожат,
Склоняясь перед тем, кто так и не узнает,
Какие дом и сад ему принадлежат.

А там было изумительно. Помнишь, мы сделали оранжевую такую занавеску, абажур изумительный? Я его страшно любила. Огурцы малосольные я научилась делать очень быстро. Теперь я забыла, но малосольные огурцы бывают только в определенный сезон, потом соленые только, правильно? Или теперь продают. В общем, это все сильные впечатления. Там были яблони, и в августе так просто грохотало – о крышу яблоки падали. Стихотворение помнишь? “Ночь упаданья яблок”. Это был август 1981 года.

…Баба Маня рассказывала, что было при немцах, когда Таруса была оккупирована. Какие-то свои поступки того времени она считала за ужасный грех, говорила: “Такие у меня грехи, можно я тебе скажу?” – “Расскажите, расскажите, баба Маня, я не верю, вы не грешный человек”.

Она рассказывала: “Когда немцы въехали, они появились на таких огромных, очень сытых, очень ухоженных гнедых. Вот я смотрела на них и думала, какие же кони, какие кони! Кто они такие, какие у них кони. Хотя они враги – я знала это”.

И вот эти враги поселились у бабы Мани в маленькой избушке. Она говорит: “Вот и это мой грех, наверное, я их ненавидела, враги, а они то детей подкармливают шоколадом, то еще что. Я же не могу запретить, детей-то жалко, а сама думаю, что они враги”.

Немцы ее не обижали, только все время говорили: “Мамка, яйко!”

И она варила на конфорке самовара, или они сами варили.

Она и говорила: “Я думаю вот так, что я такая греховодница, грешница, что я врагов-то не гоню, я им яйца даю, они самоваром умеют пользоваться, самовар им очень нравился. Ну, там чай, яйцо только на конфорке три с половиной минуты варят. А второй грех я тебе скажу, но, наверное, ты скажешь, что это ужасно, у них, конечно, шнапс был, у этих у немцев, и они его пили, и как-то напились этого своего шнапса, а то ли у них дым исходил от самовара, то ли от печки дым шел, стоял чад смертельный, все могли угореть. Что же было делать? Я пришла, их растолкала, а сама окна открыла. Ужасно, грех, да?”

Я говорю: “Да нет, что вы, это не грех. Они, может, и убийцы, но мы не убийцы, вот так”.

Россельсы

Б.А.: …Я не знала, что водку можно пить с тоником.

Б.М.: Можно, очень хорошо.

Б.А.: Неужели? Мне не доводилось. Ты помнишь “Гусиный паркер”? Любимое стихотворение Ляли и Володи Россельсов. “Плоть от плоти сограждан усталых…”

Б.М.: Оно начинается “Это я – человек-невеличка”. Им ты его и посвятила, Россельсам. Россельсы – это же целая эпоха в твоей и в нашей жизни. Они очень все-таки старались помогать нам.