Промельк Беллы

Мой ход непрерывен, я – словно теченье,
чей долг – подневольно влачиться вперед.
Небес близлежащих ночное значенье
мою протяженность питает и пьет.

Я – свойство дороги, черта и подробность.

Зачем сочинитель ее жития
все гонит и гонит мой робкий прообраз
в сюжет, что прочней и пространней, чем я?

Близ Паршина и поворота к Тарусе

откуда мне знать, сколько минуло лет?
Текущее вверх, в изначальное устье,
все странствие длится, а странника – нет.

4–5 марта 1984

“Цветений очередность”

На протяжении весенних месяцев 1981-го, 1982-го, 1983-го и 1984 годов поток стихов был непрерывен: изо дня в день, без пропусков между датами. Обретя поэтическое чувство, подвигающее ее к созданию первых стихотворений, дальше Белла уже не хотела или даже не могла остановиться. Так возник поэтический цикл “Цветений очередность” – по имени одного из весенних тарусских стихотворений Беллы.

Она не хотела пропустить ни одной детали, не забыть судьбы ни одного цветка. Белла вставала очень рано (как правило, в 6 утра) и уходила на прогулку. Проходя по одному и тому же маршруту вновь и вновь, Белла желала как можно точнее передать свое впечатление от поражавшего ее воображение весеннего пробуждения природы.

Иногда, если уже не было снега, она пересекала овраг, ведущий в Ладыжино, и шла только ей известными дорожками, чтобы утром поприветствовать тетю Маню, жившую в этой деревне. Стихи гудели в голове Беллы, и она запоминала их с удивительной точностью. К приходу домой ей оставалось только “положить их на бумагу”, по выражению Набокова.

Белла очень ценила общение и возникшую дружбу с тетей Маней. Она проникалась заботами и горестями простой российской женщины, проявляла нежность и внимание к ней.

Стихотворением “Ладыжино”, посвященным Володе Войновичу Белла открывает ладыжинско-пачёвский цикл стихов. Полное скорби и обиды за причиненную разлуку с близким нам человеком, оно стало своеобразным прощанием со всеми выдворенными из страны друзьями (Владимовыми, Копелевыми, Аксеновыми и Войновичами).

Следующее по времени стихотворение “Вослед 27 дню февраля” датировано уже 28 февраля. Стремительная последовательность чисел поражает. Зная, как Белла редко и мало писала, я был потрясен, впервые столкнувшись с таким длящимся, беспрерывным потоком стихотворений.

День пред весной, мне жаль моей зимы,
чей гений знал, где жизнь мою припрятать.
Не предрекай теплыни, не звени,
ты мне грустна сегодня, птичья радость.

Мне жаль снегов, мне жаль себя в снегах,

Оки во льду и полыньи отверстой,
и радости, что дело не в стихах,
а в нежности к пространству безответной.

Я выхожу. Морозно и тепло.

Мне говорят, что дело к ледоходу.
Грущу и рада: утром с крыш текло —
я от воды отламываю воду.

Иду в Пачёво, в деревушку. Во-он

она дымит: добра и пусторука.
К ней влажен глаз, и слух в нее влюблен.
Под горку, в горку, роща и – Таруса.

Каждое последующее стихотворение служит своего рода продолжением предыдущего. Уже 1 марта рождаются “Игры и шалости” (“Мне кажется, со мной играет кто-то…”):

Что мы добавим к солнцу и морозу?
Не то, не то! Не блеск, не лед над ним.
Я жду! Отдай обещанную розу!
И роза дня летит к ногам моим.

Не успела Белла закончить это стихотворение, как 1-м же числом помечено следующее – “Радость в Тарусе”. Проходит неделя, и за это время возникает цикл из трех стихотворений, посвященных мне. “Ревность пространства” – 9–11 марта.