Промельк Беллы

Меж тем – живой и всемогущий блеск
восходит над бессонницей моею.
Который час? Уже не важно. Без
Чего-то семь. Торжественно бледнею.

Напряжение, которое испытывает Белла, передается читателю – он вместе с поэтом созерцает пробуждение природы. Возникает стихотворение “Вослед 27-му дню марта”.

У пред-весны с весною столько распрей:
дождь нынче шел и снегу досадил.
Двадцать седьмой, предайся, мой февральский,
объятьям – с марта днем двадцать седьмым.
<…>
Двадцать седьмой, февральский, несравненный,
посол души в заоблачных краях,
герой стихов и сирота вселенной,
вернись ко мне на ангельских крылах.
<…>
И все, что дале делала природа,
вступив в открытый заговор со мной, —
не пропустив ни одного восхода,
воспела я под разною луной.
<…>
Опять идет четвертый час другого
числа, а я не вышла из вчера.
За днями еженощная догонка:
стихи – тесна всех дней величина.

В ночь на 28 марта

После этого следует вынужденный отъезд Беллы в Москву по неотложным делам, а затем, через полтора месяца, возвращение со стихами, написанными по дороге обратно, – “Возвращение в Тарусу” 16 (и 23) мая.

И вот уже со следующего майского стихотворения “Препирательства и примирения” начинается эпопея пробуждения земли и следует цикл под условным названием “Цветений очередность”.

Вниз к Оке, упадая сквозь лес,
первоцвет упасая от следа,
этот в дрожь повергающий блеск
мной воспет и добыт из-под снега.
<…>
Там ручей упирался в запруду,
Я подумала: цвет медуниц
не забыть описать. Не забуду.
<…>
Слив двоюродно-бликих цветов:
от лилового неотделимы
фиолетовость детских стихов
на полях с отпечатком малины.

Такова ж медуница для глаз,

только синее – гуще и ниже.

16, 18–19 мая.

И среди этих чисел 17 мая – стихотворение “Черемуха”:

Когда влюбленный ум был мартом очарован,
сказала: доживу чтоб ночи отслужить,
до утренней зари и дальше – до черемух,
подумав: досижу коль Бог пошлет дожить.

Стих обещал, а Бог позволил – до черемух

дожить и досидеть: перед лицом моим
сияет бледный куст, так уязвим и робок,
как будто не любим, а мучим и гоним.

Вслед за этими стихами о первой черемухе – стихи о “Черемухе трехдневной”. Даты написания опять совпадают – 19–20 мая: “Три дня тебе, красавица моя! / Не оскудел твой благородный холод…

Еще через два дня возникает “программное” стихотворение “Есть тайна у меня от чудного цветенья” – 22 мая, которое охватывает сразу все “цветения”.

Фиалки прожила, и проводила в старость
уменье медуниц изображать закат.
Черемухе моей – и той не проболталась
под пыткой божества и под его диктант.

Уж вишня расцвела, а яблоня на завтра

оставила расцвесть… и тут же вопреки
пустым словам, в окне, так близко и внезапно
прозрел ее цветок в конце моей строки.

Стих падает пчелой на стебли и на ветви,

чтобы цветочный мед названий целовать.
Уже не знаю я: где слово, где соцветье?
Но весь цветник земной – не гуще, чем словарь.

В отместку мне – пчела в мою строку влетела.

В чужую страсть впилась ошибка жадных уст.
Есть тайна у меня от чудного цветенья.
Но ландыш расцветет – и я проговорюсь.

Завершается цикл стихотворением “Черемуха предпоследняя”.