Промельк Беллы

Я помню, как с небес день тридцать первый марта,
весь розовый, сошел. Но, чтобы не соврать,
добавлю: в нем была глубокая помарка —
то мраком исходил Ладыжинский овраг.

Вдруг синий-синий цвет, как если бы поэта

счастливые слова оврагу удались,
явился и сказал, что медуница эта
пришла в обгон не столь проворных медуниц.

Я долго на нее смотрела с обожаньем.

Кто милому цветку хвалы не воздавал
за то, что синий цвет им трижды обнажаем:
он совершенно синь, но он лилов и ал.

Что медунице люб соблазн зари ненастной

над Паршином, когда в нем завтра ждут дождя,
заметил и словарь, назвав ее “неясной”:
окрест, а не на нас глядит ее душа.

Конечно, прежде всех мать-мачеха явилась.

И вот уже прострел, забрав себе права
глагола своего, не промахнулся – вырос
для цели забытья, ведь это – сон-трава.

А далее пошло: пролесники, пролески,

и ветреницы хлад и поцелуйный яд —
всех ветрениц земных за то, что так прелестны.
отравленные ей, уста благословят.

Так провожала я цветений очередность,

но знала: главный хмель покуда не почат.
Два года я ждала ладыжинских черемух.
Ужель опять вдохну их сумасходный чад?..

5–8 мая

За этим следует “Скончание черемухи I”:

Тринадцатый с тобой я встретила восход.
В затылке тяжела твоих внушений залежь.
Но что тебе во мне, влиятельный цветок,
и не ошибся ль ты, что так меня терзаешь?

В твой задушевный яд – хлад зауми моей,

влюбился и впился, и этому-то делу
покорно предаюсь подряд тринадцать дней
и мысль не укорю, что растеклась по древу.

Это написано 13–14 мая. За ним следует “Быть по сему: оставьте мне…” – 14 мая и“ Скончание черемухи II”. Следующее стихотворение “Отселева за тридевять земель” написано 18–19 мая.

Прошел год, – мы снова в Тарусе, здесь мы проведем зиму 1984-го. Стихотворение “29-й день февраля” оканчивается 4 марта. “Дорога на Паршино – дале к Тарусе” – 4–5 марта, “Шум тишины” – 6–7 марта:

Шум тишины стоял в открытом поле.
На воздух – воздух шел, и тьма на тьму.
Четыре сильных кругосветных воли
Делили ночь по праву своему…

Можно бесконечно писать о поэзии Беллы. Я выбрал тот период, который мне ближе всего, – тарусский. Эти Беллины стихи родились на моих глазах, и я могу лишь скупо свидетельствовать, как тронуло меня их рождение – чистое и возвышенное. Когда Белла выступала с чтением стихов, то редко читала что-нибудь из тарусского цикла. Ей казалось, что для того, чтобы держать большой зал в напряжении, следует читать более драматичные вещи. Возможно, так оно и есть. Но эти строки, бесконечно переливающиеся одно в другое стихотворения, длящие весну, создают неповторимый непрерываемый поток, захлестывающий сердце нежностью.

Тарусское бытие

Каждую пятницу к вечеру я приезжал в Дом творчества увидеть Беллу. В эти дни, когда мы гуляли тропой, исхоженной Беллой, я смотрел на дорогу уже ее глазами. Мы разговаривали, обменивались новостями, а ноги сами приводили в ресторан “Якорь”, чтобы отметить нашу встречу. Такие же походы бывали, когда нас посещал кто-то из Москвы, потому что в Доме творчества для приема гостей у нас ничего не имелось.