Промысловые были

Предстояло одолеть девятьсот километров. Асфальт был только от Усть-Кана. Баскаков решил срезать от Усть-Кана до Черги и выиграть еще километров восемьдесят – там была щебенка, но вполне приличная. Ехали хорошо, слушали шлыковские записи, а Баскаков, чтобы расслабить Лену, ошучивал слово «Черга», превращая в «кочергу», а потом перекинулся на названия вроде Элекмонар и Джазатор, будто бы технические. Леночка совсем было оттаяла, когда раздались хлопок и прерывистое затихающее шипение. Баскаков пропорол заднее левое колесо, объезжая каменную кучу – колесо прошло по левой обочине и поймало острый камень. Прорвало нехорошо – длинная рваная дыра по самому углу колеса.

Баскаков бодро поддомкратил машину и приступил к запаске. И тут случилось непредвиденное. Запаска была не на любимой тиграми «калитке», а внизу, на цепной лебедке, доступ к который был через лючок над бампером. Баскаков вставил крючок, но оказалось, что на лебедке еще и секретка. Она открывалась специальной насадкой – Баскаков перерыл машину, но такой не нашел. На улице было градусов тридцать, чистое небо обещало студеную ночь, и до поселка оставалось верст полста. Среди сопок на безлюдной дороге связь не брала. Проехал, правда, алтаец с женой на заваленной узлами «калдине», но ничем помочь не смог.

Роясь в багажнике, Баскаков обнаружил, что Шлыков перепутал пакеты – баскаковский со свечами и лампочками утащил, а свой с круглыми напильниками оставил. Баскаков заполз под машину и за час перепилил цепь, вылезая греться и ругая «идиота, изобретшего нижнюю запаску».

Баскаков посчитал, что заезда за Ежиковым узлом Лена не выдержит, и проехал мимо. Домой добрались к трем ночи. На следующий день после работы Леночка из-за пустяка раскричалась, расплакалась и расколотила свое любимое блюдо. «Я так готовилась с Крещенью, спасибо тебе, дорогой муж!» А Ёжик написал: «Просил-просил тебя заехать. Устал я от твоей невнимательности».

А Баскаков завел прогревочный набор: брезентовую юбку и специальную паяльную лампу с отдельным большим бачком на шланге.

Редколлегия

Ранним утром шестого января Баскаков по обыкновению стоял у черного своего окна. Ночь выдалась особенно морозная, на градуснике стояло тридцать девять градусов, но уже было слышно, как задувал юг, клоня к потеплению. Трехкамерное стекло держало ветер с невозмутимой недвижностью, и легкие шторы висели как каменные.

Баскаков встал в седьмом часу и какая-то его часть по привычке рванула по делам, но описав круг, вернулась – не надо было никуда ни нестись, ни что-то решать.

Взбурлил и, щелкнув, облегченно затих любимый баскаковский чайник – круглый, фарфоровый с узором, привезенный из Китая. Кружка была прозрачно-черного стекла, подарок Леночки. Баскаков заварил в ней алтайский травяной сбор – чабрец, курильский чай, бадан. Кусочки травы сначала сухо взмелись и закрутились в водовороте кипятка, а потом напитались водой и тихо ложились на дно, будто воспоминания.

Баскаков отпивал небольшими глотками и проверял почту. Из Уссурийска писала студентка Аня:

«Дорогой Игорь Михайлович! Я вспоминаю ваше выступление в центральной библиотеке. Вы тогда сказали, что у слова два смысла. Один литературный, а другой наш личный. Незаметненький такой, будто одно и то же слово из книги кричит, а когда тебя касается, быстрехонько притихает. А тому грозному машет: – Ты кричи погромче! А я отдохну пока…

Вы рассказывали, как в одном дорогом для вас месте вы читали из новой книги. И что слова были метр в метр об этом месте, и были намного сильнее вас… И как на самых главных словах… у вас сорвался голос…

Игорь Михайлович, я правильно поняла, что любовь – это когда говоришь о земле, которая у тебя под ногами, словами, которые сильнее тебя. Да? Я начинающий поэт… Вы сказали, что слова должны быть сильнее, лучше, больше тебя? Я правильно поняла? Скажите, пожалуйста, как их… увеличить? С уважением, Аня Сивакова».