Промысловые были

Уже стояла середина ноября, все глубел снег, и мы уже не могли догнать соболя. Снег это треножил и изводил, наводя на мысль, что самое интересное позади. Это не означало, что надо обязательно плестись за Старшим: по старой лыжне еще можно было убежать вперед, но шаг в сторону – и уже прыжки и язык на плече. День сжался, ночи подступали все морознее, и мы лежали в кутухах, укрыв хвостами носы, так что на бровях к утру козырьком серебрел куржак, создавая росомаший вид. Выбегая из кутуха, Рыжик то и дело поджимал ногу и заскуливал. Приходили поздно, не в силах догнать соболя, за которым брели, пока хватало сил. Таган такой ерундой не занимался, четко знал и снег, и силы, и гонял только парны́е (свежие) следы на самом коротке и шагом. Мы же убегали и приходили в темноте, чаще так и не догнав соболя, а если догоняли, то лаяли часов до трех-четырех ночи, сокрушаясь, почему не скрипит на лыжах Старшой. Нам в голову не приходило, что он не в состоянии столько отмахать по тайге. Вскоре снег и вовсе оглубел. Самое обидное, что соболь это понимал, наглел и, бывало, прыгал с кедры́ и убегал по снегу, зная, что его не догнать. Работа все больше сводилась к тупому бредению за Старшим и попыткам нескольких натужных прыжков в сторону и обратно.

Был еще урок, который добавил раздражения Рыжему. Учил он знанию одного из важных законов собачьей жизни. Я бы его назвал «законом притяжения избушек». Как-то раз мы уходили в хребтовую избушку на малый круг. Уход с зимовья́ – целое дело, Старшой кучу всего убирал, проверял, выливал воду из ведер, убирал лестницу от большого ла́база. На полдороге к Хаканачам Рыжик погнал след соболя, который вывел его в обратную сторону. След был старый, Рыжик бродил-бродил, потом выбежал на нашу дорогу и вместо того, чтобы догонять, вернулся на базу и сидел там три дня, пока мы не пришли. Притяжение избушки вернуло его с полпути и не пускало на наши розыски. Таган сказал, что его «столь раз ловило» и что меня «ишо не раз поймат».

Рыжик особенно переживал и страшно обиделся, что его «забыли». Снег подваливал. Брату все сильнее хотелось действия, чего-то острого, интересного, и как натура нетерпеливая и впечатлительная он маялся, и все чаще проявлялась эта нервная скулинка в зевке. Раздражало все: «Он перестанет валить-то (про снег)? Честно говоря, остопуэбло. Таган еще этот. Бе-бе-бе… Задутый в хлам. Сам от себя тащится».

Но больше всего доставалось Старшому:

– Меня, например, возмущают некоторые вещи. Как он все время повторяет одни и те же шуточки. «Избушку срубишь». Или: «Наши все дома». Я Тагана специально спрашивал – он говорит, тот уже много лет это прогоняет. Меня, например, просто раздражает, как он снегоход заведет и стои-ит, стои-ит рядом… Особенно в мороз он эту тягучку тянет, дымина, давно ехать, а он все стоит. Себя и нас травит. Или как торчит над душой, когда мы едим: «Ешь, ешь, крупу подбирай, одну рыбу и я могу».

Я пожимал плечами. Мне не приходило в голову раздражаться. Как есть, так и есть. Не то, что я такой послушный, покорный. Нет. Просто так устроен. Себя хватает. Да и спокойней.

– Да ты какой-то равнодушный… – с горечью говорил Рыжик и пытался развеселиться зубоскальством. Читающий все, начиная от рваных упаковок и инструкций до философских трудов, придумал свой способ подшучивать над Старшим. Поскольку наша жизнь очень сильно завязана на Старшого, то привычен вопрос: «Где Старшой?» И допустим, Старшой ладит переправу. «Где Старшой?» – «Диодный мост через ручей намораживает». Или: «Где Старшой?» «На лабаз иерархическую лестницу ремонтирует» Или: «Генератор идей дергает». «Ха-ха-ха». При всей глупости выражения привились, и лестницу мы так и звали «Ерархической», а мост «Диодным». «Хе-хе, Диодный промыло!» Шуточки не спасали, и раздражение в конце концов привело к тому, что Рыжик предложил мне совершить поступок, который… В общем, все по порядку.

– Я не знаю, че ты страдаешь, – сказал как-то ночью в кутухе Рыжик. Сказал негромко и, подавая, что я́, а не он извелся: – Я все продумал. Токо идти на тупик надо, где меньше попадает, где вообще может зря провисеть. Он нам еще спасибо скажет: «Все равно кукши с кукарами[6] склюют. А тут хоть вас накормил. Седни поздно пришли, сварить не успел. Устряпался с этим снегом. Валит и валит, – говорил Рыжик со старшовскими интонациями. – Молодцы, че скажешь. Сами о себе позаботились, не все батьке за вами сопли вытирать, хе-хе.

Я даже рассмеялся, а удовлетворенный эффектом Рыжик сменил тон на серьезно-штабной:

– Смотри. У него на тупике шестьдесят ловушек. Допустим полста капканов и десять кулемок. Кулемки, лешак с ним – не берем, там привада вы́соко, не дотянемся. Только время потеряем. Тем более полста капканов – это во. – Он провел лапой по горлу. – По двадцать пять кусочков на рыло. Куда с добром? Ну че? – подвел он торжествующе-гордо: – Делаем?

– Рыжак, ты че, сдурел? Ты че, не понял ничего? Это труба. Нельзя. Он тебя всяко-разно вычислит.

– В смы́сле – «меня?» А ты чо – типа сам по себе? Ты такой честный? А я, значит, плохой.