Промысловые были

– Да нельзя этого делать!

– Да тебе кто сказал-то такое? Че за туземные правила? Еще про обязанности скажи! Я, например, себя совершенно не чувствую… обязанным ему… Во-первых, он, смотри, в тепле, а мы в будках. Во-вторых, как о́н питается и как мы́? Ты думаешь нормально: до ночи не жрамши бегать, а потом брюхо набивать так, что пошевелиться не можешь? Бочка и бочка. Смотреть дико… И все одно и то же, каша и рыба, каша и рыба… – говорил он с напором. – Ты, вообще, в курсе, какой рацион должен у собак быть? Ну вот то-то! А он-то о себе на забыва-а-ает! – проницательно протянул Рыжик. – То рожки, то макарошки! Все эти соуса́, кетчупа́! Гречка, сечка, рис, пшенка, манка, овсянка! Да! Эта еще… как ее? Ну как? – раздраженно забил хвостом.

– Полтавка?

– Да нет! Перловка! Перловка. Ну.

– Горох еще.

– Ну, горох. Фасоль еще. А картошечка! С сальцем! Тьфу! Лук только зря он везде пихает. – Рыжик совсем раздражился: – А тут таз этот грызешь-выгрызаешь…

Бывало, остатки каши замерзали в тазу, и мы их грызли, пытаясь добраться до труднокусаемой области, где соединяется донце с бортиком. И так и глядела оттуда мерзлая каша со следами зубов…

– А соболей этих как он нас жрать приучал! – не унимался Рыжик. – Меня первый раз чуть не вывернуло. Такой духан у них… Бээээ… А еще по рации… – Рыжик заговорил, с грубой манерностью растягивая слова. – Еще с таким довольством рассказывал: «Нее… – он снова стал очень похоже изображать Старшого: – Я своих приучэ-эю… Сначала морду воротят. А морозцы придэ-эвят, как миленькие, хряпать будут… хе-хе… Ни хрена… Голод не тетка…»

И он еще добрал раздражения:

– А теперь прикинь, сколь он километров за день проходит, а сколь мы? Я в книге читал: «Промысловая собака пробегает в день расстояние в 10 раз превышающее дневной переход охотника!» О как – в десять раз! Это не хрен собачий!

– За базаром следи!

– Да че ты мне тут! Надоело все! Ложь эта бесконечная… Собачье-несобачье… А главное: ему навалить на наши заботы! И ты хорош: «Наше, Собачье!» А сам за что стоишь? Помнишь, как мы клялись-стояли над скалами! Ты говорил – верность! Пусть они как хотят там! Че хотят! А мы как пятьсот лет в той же шкуре бегали, так и бегаем! – Рыжик сменил тон на предупреждающий: – А снег оглубеет – мы вообще поплывем! Только уши одни останутся. А он на снегоход – и алга! А от него вонища сам знаешь какая? Погоде-е-е, – завел он умудренно. – Я на тебя посмотрю, когда настоящие морозы придавят! Кто нам тогда за вредность доплатит? Так что нечего тут в благородство играть… Доигрались, что нас скоро на хасок поменяют. Видал вон Коршунята че творят!

– Ну, – согласился я, – последнее время он наше Собачье ни в грош не ставит. – с Коршунятами тут миндальничал.

Коршунятами звали наших соседей по участку, из тех, про которых говорят «палец в рот не клади». Они пытались заработать на всем и строили планы купли иностранных собак для катания богатых туристов. Кличка Коршунята – производное от фамилии Коршуновы. Не люблю говорящих фамилий, но тут бессилен. Так что извиняйте.

– Дак про то и толк! – с жаром подхватил Рыжик. – И не то что не ставит – а просто попирает. Просто па-пи-рает, – сказал он совсем по-Тагански, – и кстати вот Николь, она молодец… Она говорит… Ну че ты морщишься? – наморщился на меня Рыжик и почесался, застучав по будке.

– Наши все дома! – сказал я и мы захохотали.

– Хорош ржать, жеребятня! – рыкнул Таган.

– Да все. Все, дя, – сказал Рыжик и тихо добавил, покачав головой: – Еще один. Задрали… – и продолжил обычным голосом: – Дак вот Николь… Да ты че опять?

– Да имя че попалошное… – сказал я, щадя Рыжика и переводя неприязнь к манерной сучке на ее имя.

– Нормальное имя. А че? Лучше, как у вас: Соболь и Пулька?! Припупеть как оригинально! Дак она, грит, – вот в городе, да? Там территория с фигову душу, у нас участок в десять раз больше. У них там ни леса не растет, ни мяса не водится, ни рыбы, ничего, а живут распрекрасно! А тут вечная попа в мыле и каша мерзлая раз в сутки.

Рыжик вдруг заговорил с примирительно-справедливой интонацией: