Промысловые были

С утра Старшой встал не спеша, и мы хорошо слышали его печные манипуляции и видели, как поначалу нехотя пошел дым из трубы, потом обильно и бело повалил, а потом, взвив хлопья сажи к задумчиво-голым лиственницам, задрожал горячей струей. Столько слоисто-плотного снега лежало на крыше, что труба еле торчала из закопченой снежной воронки. Воронку эту я изучил, забравшись на крышу по снежному мосту с пристройки.

Расслабленный, Старшой первым делом особенно сытно накормил нас, с вечера сварив нам полный добавочный таз. Совпало, что и у Курумкана оказался выходной, точнее, полувыходной, и тот был на связи, с обеда собираясь «прошвырнуться по короткой дорожке». Чаепитие Старшого шло за разговором, смехотворность которого просто поражала. Обсуждалась способность зверья соображать.

– Да че там говорить! Ослу ясно, что они не хуже нас шарят, – искаженно верещал Курумкан. – Возьми к примеру: вот снег оглубел… Как соболь знает, что его собака не возьмет? Он же, гад, ве́рхом прошел пару кедрин, а потом прыг – и ка-а-ак по́ полу вчистит!

– Знат, что кобель не возьмет! – продребезжал дед с позывным Щучье.

– Дак я и спрашиваю, Дяа Миша, как он знат-то?

– Да он, паря, лучше тебя знат…

– Ясно, Дя Миш! – сказал Старшой. – А как Таган знает, куда я пойду на развилке?

– Мужики, вы че как маленькие? – вмешался бубнящий, будто в колоду, Дашкино. – Вы в курсе, что медведь головой пробует толщину крыши в берлоге? Привстает и пробует! На случай, если через крышу катапультироваться придется!

– Да ладно те, Дашкино! Ты с нар давай на путик катапультируйся! А то сидит тут.

– Ты правильно, говорис, Даскино! – прокричал дед Щучье. – Пробует, крепка́ – нет. Мы раз брали на берлоге, дак он как серт скрозь крысу вылетел, аз землю взвил! Это у вас ум. А у ево понятте.

– Да че ты говоришь – медведь… – засоглашались мужики. – А сохат?

– А ушкан? – крикнул Щучье про зайцев.

– Ладно, вас не переслушаешь, – сказал Старшой, попрощался и вышел на улицу с пилой.

Он любил березовые дрова за жар и несмолистость. За лето просохшее полено шло с растопкой – с завитой каменной берестиной, которую Старшой с хрустом отрывал, и этот утренний звук мы хорошо знали. Береза – особый разговор. Бледно-желтая затеска на ней странно глядится среди снега. Верхний слой бересты отстает лопнувшим пояском, и нежные ошметочки, кудряшки-гармошки теребит ветром. Бывает и поплотней слоек, в розовинку. Мы любили кусать, играть ими и, ткнув носом под отставшую шкурку – удивляться, какая шершаво-прохладная сама береза и будто влажная. До чего нежна природа, пока не оступишься.

А теперь все по порядку. Хозяйственная возня отвлекла меня от тягостных раздумий. По случаю праздника мы с Таганом получили по мерзлой щуччей голове, которую грызли, кровя десны, но с азартом. Таган грыз у избушки рядом с колочной чуркой, а я отбежал подальше, добыв сразу двух ушканов: был застрахован от нападения Тагана на случай экспроприации у меня «щуччей головы», и присутствовал при хозработах на приизбушечной территории. Потому что Старшой пошел туда же с пилой и вовсю отаптывал березину… Я расположился на снегоходной дороге метрах в двадцати под другой березой, так что видел Старшого с его приготовлениями, контролировал Тагана и мог в случае его нападения в сжатые сроки достичь Старшого, поскольку и туда вела дорога.

Удивительно, как хороша в выходной щучча голова, даже самая мерзлая, и как странно бела береза, и как светло-желты опилки на снежном фоне. А звук пилы на морозе особенно шелестящий, дребезжащий и словно обернут во что-то шуршащее – подумал я, и даже пожалел, что сейчас нет такого мороза.

Чтобы лучше понять дальнейшее, надо усвоить три обстоятельства. Одно из них – отношение собак к лесоповальным работам. Собака совершенно не боится падающих лесин, и даже, наоборот, вертится рядом, потому что… Вот никогда не догадаетесь, хоть мы об этом и говорили. Собака не боится такой лесины, потому что у нее четкая увязка с добытым, но застрявшим в ней соболем. И когда охотник валит кедру́, пихту́, березу, она, едва дождавшись, когда лесина ляжет, уже сует туда свой нос. А иногда и не дождавшись. И не важно, что лесина голая и с виду пустая – важней правило: проверь.

Теперь второе, очень важное обстоятельство, о котором я вам также рассказывал. Оно состоит в том, что соображения, куда какая полетит лесина и обо что сыграет или как вагой задрать снегоход и как работает двигатель внутреннего или внешнего сгорания, и прочие кривошипно-шатунные штуки… – так вот эти соображения я называю «коленвал-коза-капуста» и болею от них неизбывно. Разве только могу объяснить, куда идет шатун. Он идет в избушку хряпать меня и охотника.