Промысловые были

И наконец три: собаку нашего воспитания, сидящую на расстоянии от хозяина, ни окриком, ни угрозой нельзя заставить переместиться или отбежать с места. Вы скажете: ее можно позвать. Я отвечу: да, можно позвать голодную собаку, можно позвать собаку, стосковавшуюся по ласке или соболиному следу, можно многое. Но позвать собаку, которая есть щуччу бошку, нельзя, потому что она решит, что щуччу бошку хотят отобрать, так как у хозяина с такой собакой четкая увязка: собака щуччу бошку сперла.

Предчувствую упреки, что, похоронив брата, я затеял игры в щучью голову и погряз в литературном созерцании. Так вот такой вывод – суть полное непонимание собачьей сути, а суть эта в крайне веселом нашем нраве, который по сравнению с нашей трудовой и, я бы сказал, даже героической составляющей выглядит по-детски, хотя на самом деле лишь уравновешивает одно другим. И это врожденное веселье и есть ядро нашего Собачьего, за которую нас любят, подзаряжаясь искренней нашей энергией. Хотя много всего в нашем характере. Например, мы обожаем валяться в снегу и смешить не знающих, что это обычная чистка одежды. При этом наряду со снегом можем выбрать в качестве коврика мерзейшую пропастину-тухлятину. Рыжик, правда, вычитал, что это для скрытия хищного запаха от будущей «жертвы». Ложь. Просто иногда хочется в дряни поваляться. Не все ж чистеньким бегать.

Так вот режущий звук бензопилы… Вонькое облачко. Мерзлое дерево. Острая цепь. Дрожь по стволу, которую и на расстоянии чувствую. Слабенькое, будто севшее, зимнее небо.

Старшой в куртке-суконке, оранжевая бензопила и две дерева рядом: береза с развилкой у вершины – левее, и елка – правее. Он взялся валить березу. Отоптался… Поражаюсь, конечно, как он все делает. Мастерски. Со стороны, куда валить, то есть с моей, он двумя резами выпилил дольку и выкинул ее моментальным движением шины и не глуша пилы. Потом заорал: «А ну, вали оттуда!» А я положил полусъеденную голову, куснул и пожевал снег, повилял хвостом и снова взялся за голову, крепко сжав лапами.

Зазудела, взревев, пила и Старшой заорал: «Серый! Серый, блин, пшел отсюда! Серый, ко мне! Серый, козел!» Я продолжал держать голову, а когда лесина повалилась, отпрыгнул, предвкушая, как сунусь в нее в поисках белки или соболя. И вдруг что-то сбилось в мире – и падающая лесина замерла с морозным треском, и раздался взрык Старшого, переходящий в кряхтящий полустон. Старшой не бежал к вершине, высматривая соболюшку, а лежал на спине с перекошенным лицом, и левая рука сжимала и разжимала снег.

Мутит, но попытаюсь все объяснить по порядку. Береза была с развилкой на конце. Не довел ли Старшой рез, отвлекаясь на меня? Мерзлая ли лесина, будучи кривоватой, раньше времени сыграла-скрутилась, подорвав волокна и уйдя в сторону от места, куда целил Старшой… Но знаю одно: когда она пошла, он глядел на меня и даже кинул в меня верхонку, а в этот момент лесина упала развилкой на другую березу и, съехав по ней, соскочила с пенька и уткнулась в снег под углом. Всем весом. Эх… Правая нога Старшого удобно стояла у шершавого комля елки, он не успел ее отдернуть, и ее припечатало к комлю всей силой падающего мерзлого дерева.

За что люблю этих мужиков и с ними пойду хоть куда, хоть под пули – Старшой все как положено сделал. Комар не подточит. В начале его, видимо, мутило от боли, но он чуть отлежался, дотянулся до пилы и завел. Все ступеньками делал: дернул – не завелась, сыграла на весу без упора, рывка не получилось. Полежал, кряхтя, что-то приговаривая, морща побелевшее лицо. Снова приладился, дернул и, заведя, чуть подержал на груди, откинувшись на снег. Потом стал пилить, но смотреть было страшно: этот зуд, гулко отдающийся по стволу, упирался, лился в зажатую мякоть ступни. Чтобы легче расшатать, ослабить стволину, он сделал два реза, две чурки, два колена и самое трудное настало – выбить их свободной ногой, выломить углом, и мгновенно вытащить ногу и откатиться. Из-под березы, которая всем весом съедет, дообрушиться. Все сделал. Выкатился. Попробовал стать на четвереньки и ползти, но нога не давала, цеплялась. Тогда перевернулся на спину и полз на локтях, подняв ногу и еще и пилу тащил. Они все в этом. Такие мужики. Еще дверь в избушку открыть надо было. Но дополз.

Ногу отеком разбомбило. Резал бродень. Нас позвал. Я лизал ногу. Кусок оленя… Лилово-кровавое.

Заполз на нары и включил рацию. Еще недавно все орали, как дурные, а теперь стояла тишина, только что-то мерно тикало, да переговаривались уродливо-утробно радиолюбители: «Батарея, батарея – я турбина, как принял?» Наконец Старшой докричался до женщины с позывным «Улукан», которая сказала:

– Да я кого вызову? Сама сижу тут. Нас тут семь домов. Только вечером связь по нолям.

У Старшого был младший брат Валя – давно горожанин и коммерсант. Он дал Старшому на охоту свой спутниковый телефон. Телефон брал сигнал лишь на открытом месте. Старшой уполз на берег и вызвал санзаданье. Нас увезли в район.

6. Галетка