Проникновение

У некоторых создателей как раз желание размножаться трансформируется в ваяние статуй. Гены! Что они понимают, эти учёные? «Мы гораздо большее, чем наши тела», — говорил ты когда-то. В мёртвом городе зажгла свечу в зеркалах. Пропала, чтобы найти себя. И тебя. Будешь строить тающие города, а я населять их песочными статуями. Душа выбирает нам путь, но мы забываем, кто мы и откуда пришли. Может, Стиви Уандер[100] ослеп сразу после рождения, чтобы слышать звуки мира, не отвлекаясь на образы, а Бетховен начал терять слух, чтобы слышать свою музыку, изнутри, без помех и вторжения чужой? А как появилось граффити? Художники, чьи картины нигде не хотели выставлять, взяли в руки баллончики с краской и начали расписывать стены домов. Мы тоже сможем! Если не опоздаем на свидание с жизнью. Нам бы выиграть время! Тоту же удалось выиграть в сенет у Луны пять дней «над годом» для богини Нут[101]. Он бы и тебе покровительствовал, вы одной крови — оба летописцы.

— Маугли, Аморген тебя не слышит. Нет ангела — нет связи между людьми.

— Вселенная — сеть, люди и без ангелов связаны друг с другом, мысли материальны, желания сбываются. Правда, иногда «мировая сеть» долго их исполняет, а жизнь — коротка. Великие же получили признание, пусть и после смерти. Ни словечка не пропадёт. К тому же, он умеет читать по губам.

— Отвратительно! Разговор о прошлой любви с нынешней смахивает на предательство.

Предать — предать огню/земле/забвению — передать из рук в руки.

— Я стала другой, Арно.

— Тебя претворили словом?

— Нет, вернули самой себе.

— Что ж, давно пора выбрать дом.

Эпизод 2. Чаши

Дом стоял высоко в горах у кратера вулкана.

— Прообраз всех домов на земле, — пояснил Арно, выдавая нам ключи, — строй — не строй всё равно сгорит.

Сразу вспомнился остров Гелиоса, где домики карабкались на вершину Этны в надежде, что лава прольётся по другому склону, а хозяева с невозмутимым спокойствием обсаживали их цветами, лимонными деревьями и виноградниками. Будто пепел — лучшее удобрение для цветов, а вечность — пойманный в ладони миг. И если греки свято верили, что обретают мудрость Сократа, разгуливая босиком по древней земле, то сицилийцы считали себя потомками Солнца и засыпали в его горной огненной колыбели. Их философ, Эмпедокл, прыгнул в жерло вулкана: по одной легенде, чтобы приблизиться к земле, а по другой — к богам. Но ни земля, ни боги не приняли тщеславного целиком, выплюнули его сандалии. Ангелы отрезают себе крылья и падают на землю, философы бросаются в кипящий котёл лавы. Почему обязательно нужно сигануть головой вниз и разбиться о камни, прежде чем воскреснуть, встать и пойти вдаль по дороге, отрешённо насвистывая и толкая вперёд носком ботинка осколок валуна, который только что раздробил своим лбом? Неужели нельзя обойтись без падений на дно колодца и геройских поступков? «Ты — трус, Аморген!», — упрекнула бы Маугли. «Да, — ответил бы я, — сочинив множество подвигов, никогда не совершал их».

— Выдохните весь воздух из лёгких на пороге, — попросил ангел, — иначе не проникнетесь атмосферой дома.

В доме была одна, но просторная комната сплошь зелёного цвета: обои на стенах, ковёр на полу, шторы на окнах. Посреди комнаты — стол, укрытый зелёной скатертью, на нём — карликовое гранатовое дерево в кадке. В древнем Египте лица мумий разрисовывали зелёными полосами, а в саркофаг клали плод граната: и то, и другое символизировало воскрешение и вечную жизнь.

— Комната — кристалл мироздания, — сказал Арно. — Помимо вас здесь обитают миллиарды теней, не подозревающих о существовании друг друга. Не бойтесь, они вам не помешают. Всякий входящий видит в комнате лишь себя и тех, с кем пришёл.

— Нам позволят вернуться на землю?

— Возможно. А пока располагайтесь. Кувшины с напитками принесу вам чуть позже. Устраивайтесь поудобнее в креслах и раздёрните шторы, темновато здесь.

Шторы мягко распахнулись, как полы халата, обнажая вид из окна, плетёное кресло тихонько вздохнуло подо мной, и по телу разлилась нега уюта, какую испытываешь дома после долгого трудного дня. Скосил глаза на вас: ты улыбалась, глядя в окно, Ульвиг сидел неподвижно и прямо, как и полагается воину, а Кира закуталась в толстый шерстяной плед, будто за окном ей показывали морозную русскую зиму.

— Окна выбирают смотрящих. Видите то, что ожидаете за ними увидеть, — подтвердил ангел и ушёл за напитками.

Ты, конечно, смотрела на море. Однообразный пейзаж чередой волн напоминал декадентскую картину Эдварда Мунка «Вечер на улице Карла Йохана»: поток лиц, накатывающих на зрителя, захлёстывающих, проникающих сквозь. Единое цветовое безумие. Вот он, атлант, идеальный лик статуи, сотворённый из множества глаз, лбов, подбородков, чёлок, бровей, скул и носов, выхваченных беспокойным взглядом из толпы. Судя по твоей улыбке, улов не был скудным.