Пронзая время

Но наступило такое время, когда я ещё острее почувствовал своё одиночество. Из старых товарищей рядом никого не было — одни погибли, другие ещё воевали в лесах под Тамбовом, Саранском, Алатырём, Унжой, третьи сидели в Царицыне, Астрахани, Чёрном Яре. Пришло письмо от Василия Уса — в городе порядок, но сам он крепко занедужил, звал меня к себе, намекнул, что можем больше не свидеться. Но не мог я покинуть Дон — слишком сильным было желание отомстить, поквитаться за всё с Корнилой. Говорили, что он продолжал переписываться с Москвой. Самаренин сумел уйти на Запорожье и о чём-то договорился с гетманом Дорошенко — тот больше не принимал моих послов и не обещал помощи…

* * *

Вот она — небольшая комната: лавка, укрытая овчиной, вымазанная красной глиной, новая печка, треск поленьев, по комнате расходится тепло, по углам нет никаких образов, на стене — старый персидский ковёр, на котором висят две сабли — одна из них принадлежала Леско, три заряженных пистоля. На столе ровным пламенем горит лучина, освещая синюю скатерть, чарку, кувшин, тарелку с ржаными лепёшками и сухой таранькой. Тени стоят ровно, не шелохнуться. За окном, затянутым бычьим пузырём, притаилась ночь. Слышится скрип снега снаружи ходит караульный. Я сижу, подперев голову, уставившись невидящими глазами на играющее пламя. Поскорее бы весна — как я её жду! Она поможет начать всё сначала и иначе — я не сделаю больше тех ошибок, которые совершил во время похода на Симбирск. Надо обязательно покончить с домовитыми, с Корнилой… Весна… Трещат морозы, ветер заносит Кагальник новым снегом, у стен домов растут сугробы, казаки от безделья пьют. Я приказал залить валы водой — они покрылись скользким, ледяным панцирем… Весна, где ты? Ночи длинны и бесконечны… Огонь, чарка… Весна…

Новости приходили несчастливые: Фрол доносил, что в Царицыне неспокойно, Василий Ус тяжело болел в Астрахани — хорошо ещё, что рядом с ним был Фёдор Шелудяк. Поднял голову Корнила, сзывал к себе домовитых, грозился идти на Кагальник и пленить вора Стеньку. Старик мечтал оправдаться перед Москвой, что допустил на Дону такую крамолу — хотел выслужиться, доказать свою преданность. Крестьянские отряды били в лесах, крестьяне разбегались и прятались по деревням, а разгневанные бояре и дворяне ловили их и вешали.

Весна. Я жду весны… Где же ты, весна?..

Хлопнула дверь. Я насторожился — странно, что караульный не остановил вошедшего. Вспорхнула занавесь, отделяющая комнату от прихожей. Я прищурился, пытаясь рассмотреть гостя. Передо мной стоял высокий, широкоплечий казак, заросший густой чёрной бородой и длинными усами. Из-под густых, чёрных бровей весело и радостно блестели глаза. Из-под распахнутого овчинного тулупа торчал белый кафтан, ставший чёрно-серым от долгой службы. В этом кафтане есть что-то знакомое… Я пытаюсь вспомнить, кто же носил такой белый кафтан.

— Здорово, батька! — гаркнул казак.

Я срываюсь с места — только по голосу и можно было узнать Микифора Чертёнка.

— Чертёнок! Сам Бог тебя ко мне послал!

Мы крепко обнимаемся. Я усаживаю его за стол:

— На-ко с дороги чарку и рассказывай, рассказывай свои новости.

— Да нечего рассказывать, батька, — Чертёнок хмуро улыбается и, насупив брови, выпивает чарку, тянется к лепёшкам, жуёт, смотрит на меня, наконец, нехотя произносит: — Бьют нас поганые воеводы!

По губам гостя ползёт злая улыбка.

— И откуда ты, Чертёнок?! — я рад ему, такие люди мне сейчас очень нужны.

Такие, которым я верю, как самому себе.

— Из-под Тамбова. Степан Харитонов остался — ещё воюет по засекам, — Микифор тяжело вздохнул. — Холодно, — он покосился на печь и скинул на пол тулуп. — Крестьяне устали и запуганы, не хотят больше воевать, разбегаются по домам, — он махнул рукой, сам налил себе чарку, выпил. — Не научились они воевать. Туда бы тысячу казачков — навели бы шороху! Крестьяне же с вилами и дубьём. Воюют они, не жалея себя, но бестолково — для воевод они не сила, а малая помеха.

— Но воюют?

— Пока воюют.

— Придёт весна, и двинем мы, Чертёнок, по новой — выведем всех бояр, объявим народу волю!

— Весной крестьяне не пойдут.

— Татары поднимутся, калмыки, мордва, марийцы, донцов подниму. Сейчас силу в Царицыне коплю — там Фрол с Шумливым заправляют. Так что люди будут.

— Это хорошо — бояре здорово крови нашей попили. Счёт к ним был большой, а стал ещё больше. Я к тебе едва пробрался, — Чертёнок зевнул. — Всё мечтал отогреться, отоспаться, отдохнуть до весны, — он тихо рассмеялся невесёлым смехом и вцепился руками в чёрные, смоляные кудри. — В Арзамасе лютует Долгорукий, город залит кровью. По всему Арзамасу виселицы стоят, повешенные гроздьями висят по сорок-пятьдесят человек. Говорят, что всего казнили до одиннадцати тысяч.

Я налил ему чарку:

— Пей, Микифор.

На голове тревожно запульсировала симбирская рана. Я стиснул виски пальцами.

— Ничего, Микифор, весной… Придёт весна и как только сойдёт снег, мы за всё поквитаемся с Долгоруким, Барятинским и другими.