Пропащие праведники Двора Чудес (СИ)

— К роли? — её удивление было вполне неподдельным, несмотря на всю ненависть к Фролло, закипавшую подобно смоле в том адском котле, который судья ей был бы счастлив приготовить.

— К роли, цыганка, к роли… Завтра у тебя не выйдет смущать почтенных буржуа дырявой юбкой и непристойными плясками, — в этот момент девушка вскинула над головой руки и сделала движение, с которого обычно начинала свой танец, что никак не остановило Фролло, — ты будешь сказочной принцессой, как распорядился наш хитроумный Гренгуар. В шляпке с рожками, длинной бархатной упелянде и мягких сапожках с острыми загнутыми вверх носами. И доброму парижскому люду будет весьма занятно увидеть, как ты запутаешься в волочащемся по земле шлейфе и подставишь свою не в меру гордую шею под меч ряженого в прекрасного принца контрабандиста. Носить одежду благородной дамы — целое искусство, которое тебе не дано. Разве что твоя сатанинская хитрость и колдовство вновь помогут тебе… — Клод посмотрел на неё холодным оценивающим рыбьим взглядом, — ведите наверх! — бросил он двум стражникам Шатле, всем своим видом показывая, что не намерен продолжать затянувшийся монолог.

Наверху, откуда, собственно, и доносились звуки сдобряемого вином застолья, всё было также, как год назад. Широкий стол, заваленный тарелками с мясом, варёной капустой и зеленью, куски сыра и хлеба, кувшины с напитками и водой. Разношёрстная компания оборванцев обоего пола. Несколько девчонок и пара парней жались по стенкам — в страхе перед неизбежностью они были в каком-то оцепенении, возможно, молились. Остальные десятка полтора напоследок пировали, набивая животы яствами и запивая хмельным, сидя в обнимку друг с другом, и что-то горланили нестройным хором. Казалось, дела до «новенькой» здесь никому не было, что более чем устраивало дамуазель де Бурлемон. Присмотреться к соперникам, увидеть, кто чего стоит, понять их слабые места и решить, как она их прикончит завтра, чтобы вновь вырваться живой со Двора Чудес — всё это надо было делать сейчас. И если Кабош не будет рохлей, а капитан Феб — дураком, понадеявшимся только на неё одну, то её месть всё равно свершится, а эти двадцать три — что ж, им так и так предстояло погибнуть, пусть и от чьей-то другой руки. Дураком оказался прево — ненависть к Эсмеральде настолько поглотила его, что он упустил возможность отдать ее палачу прямо сейчас и выяснить, чего забыла она на ночь глядя за воротами Парижа. И уже не отдаст — зрителям будет неприятно увидеть ее обезображенной огнем и плетью до начала представления… Вот и повод для маленькой радости, примиривший мнимую цыганку с положением, в котором она оказалась. Посмотрим же вокруг… Те, что отъедаются, неопасны. Завтра они будут волочить ноги, как сонные мухи, а если им особенно повезёт, то их вдобавок скрутит дизентерия. Разве что вот тот — посмотрела она на выделявшегося фигурой парня (это был Жан из Нормандии) — наверняка, солдат, попавший сюда за дезертирство, может представлять настоящую угрозу. Его не выбьет из колеи вечерняя попойка накануне битвы. И место союзницы занято. На коленях у дезертира сидела, закинув кажущиеся огромными босые ноги в стоящее на столе блюдо с вареной капустой, растрепанная и развязная девица, нисколько не постеснявшаяся остаться в одной камизе, обильно уделанной пятнами вина, свиного жира и соусов. Был ли смысл ей, просидевшей месяц нагишом в нантской тюрьме в ожидании приговора, чиниться перед теми, кто завтра, как она, умрет? А рубашка? Так на следующий день ей было обещано платье красавицы Белль… Тифэн из бретонского Тиффожа, осужденная на костер за изготовление приворотных зелий, чародейство и разврат, то и дело над чем-то смеялась, стучала пятками о столешницу и целовалась со своим солдатом.

— Эй, ты, египетское отродье! — именно она первая обратила внимание на Эсмеральду, — посмотри на меня, я уже три месяца, понимаешь, три месяца должна быть ведром с обугленными костями, — язык ее заплетался от обилия выпитого вина, которое она хлебала большими глотками из глиняной кружки, одновременно поливая им то себя, то кого-то из сидящих рядом, — но я — еще жива. Выпей, цыганка, за мое здоровье! Посмотри! Посмотри мне на руку! Я ведь не умру завтра!

Тифэн протягивала к ней кружку одной рукой и открытую ладонь другой, чтобы та прочитала линию жизни.

— И мне, и мне! — раздался нестройный хор, в котором послышался даже голос благочестивой Катрин, бегинки из Валансьена, до того смиренно стоявшей на коленях в углу пиршественной залы в своей длинной котте из грубой некрашенной мешковины. Видимо показная бедность и нарочитая набожность и стоили ей обвинения в ереси, как и многим её духовным сёстрам. Катрин не участвовала в общем возлиянии, полностью посвятив себя молитве, но зыбкая надежда узнать хоть что-то хорошее о своём незавидном будущем захватила и её.