Пропасть

Ну… из какого-то другого, верхнего, или, по более современному, параллельного, мира… Да… так вот, на землю будто бы посылаются души в наказание за проступки, на мучения и пытки. Вся наша жизнь будто бы и есть — ад. Это выдумка и легенда, бесспорно. Но ведь как похоже, если взглянуть на всю нашу жизнь под этим углом! Там-то они живут, купаясь в нирване, — вечный свет и вечный покой. Безмятежность. Безмерность. А здесь у нас? Уже с детства — пытка тем, что тебе хочется, а не дают. Пытка тем, что другому дали больше и лучше, чем тебе. Пытка тем, что другого, оказывается, любят больше, чем тебя. Пытка болезнями. Пытка болью во время рожания детей. Пытка боязнью потерять детей. Пытка болезнью детей и их потерей. Пытка, когда дети на твоих глазах голодают. Пытка тем, что другие дети успевают больше и лучше, чем твои, а твои сбиваются с пути, а часто и гибнут. Пытка физическими лишениями, подневольным трудом, вообще тяжёлым трудом. Пытка голодом и холодом, вечной озабоченностью о семье и о своей собственной материальной обеспеченности. Пытка неразделённой любовью, потерей ближних… Пытка ожиданием собственной смерти и постоянной боязнью её… Я уж не говорю о пытках войнами, тюрьмами, казнями и буквальными пытками в тюрьмах"…

Да — неплохо сказано. Но признаюсь, этот отрывок и вообще вся книга Солоухина, не запали мне так в душу, как слова давно не бритого и не мытого, хрипатого бродяги: "…Наверно там вот так будет — вечная холодина, погреться негде, прилечь некуда и черти с дубинками нас гонять будут, по огромному снежному полю, по ветру морозному, туда-сюда, без конца, без краю"…

Нужно было слышать этот голос, тон, которым всё это было сказано…

В общем — я быстро уразумел, что на вокзалах жить нельзя. Такая, с позволения сказать, жизнь — это тяжелейшая форма самоубийства. Но что же делать? В Москве и Подмосковье своих безработных навалом — с паспортами и пропиской. Если где и найдётся работа — так без жилья, с зарплатой, которую не платят по 2–3 года. Впрочем и такую работёнку — ещё поискать нужно. Пока не вышли все деньги, пока одежда чистая и вид не слишком затрапезный, нужно что-то предпринимать — быстро и решительно.

Но — что именно?.. Известно, что при советской власти, людям, находившимся в моём положении, приходилось надеяться на северные районы. Там меньше выкаблучивались при приёме судимых на работу в какие-нибудь леспромхозы, или на шахты (хотя — тоже конечно не без проблем). Разумеется я отдавал себе отчёт в том, что времена изменились. Но всё же, может быть можно ещё на что-то надеяться?

Вспомнив одного зэка, который на зоне часто, в самых восторженных словах рассказывал о родной для него Мурманской области (известно — всяк кулик своё болото хвалит), я решил — была, не была! Чем, в конце концов, я рискую? В Москве-то ведь точно ловить нечего…

22

На Ленинградском вокзале, сел в мурманский поезд. Народу в "общем" вагоне — битком. Но как ни странно, большинство пассажиров ехало всего-то до Твери — до которой и так от Москвы часто электрички ходят. После Твери стало заметно посвободнее. Публика задышала полной грудью, срочно принялась что-то жевать и трепать языками. Какая-то бойкая дамочка, едущая в Карелию, начала беспрерывный рассказ (на весь вагон) о своей жизни в Чечне, о боевиках, о войне, о том как их эвакуировали, о том какие они (русские из Чечни) несчастные…

В принципе, слушать (пока она не начала в сотый раз повторять уже сказанное) было интересно. И я ей, до определённой степени, сочувствовал. Но прекрасно ведь знал, что, когда в советские времена некоторые освободившиеся зэки, измученные тяжёлым трудом в северных краях, нередко подхватившие там туберкулёз, пытались устроиться на работу где-нибудь на юге (в Крыму, или скажем, на Кубани), их встречали изумлённо-ироничные взгляды местных чиновников и ядовитые реплики, типа: "Ты чё парень, смеёшься что ли, или наглый такой? Тебе здесь делать нечего. Давай-ка двигай куда-нибудь на север, или в Сибирь, в леспромхоз какой-нибудь. Юг — для нормальных людей. Запомни это, родной"…

Более того — милицейские патрули зорко высматривали всех, недостаточно хорошо одетых людей, даже просто идущих по дороге. Таковых хватали и тащили в спецприёмники (могли, впрочем, и убить). Банды (простите — группы) дружинников, в курортных прибрежных районах Краснодарского края (да и не только там), выслеживали тех нищих бедолаг, которые лезли на ночёвку в какие-нибудь лесополосы, или кустарники — и, предварительно избив до полусмерти, приволакивали в милицию. Интересно, что в других южных республиках (за пределами РСФСР и Украины), подобного дебилизма было чуточку поменьше. Такая ненависть к своим людям — своего рода национальная болезнь русских (и украинцев). Прямо хоть уколы какие-то изобретай для излечения…