Читаем Пропасть полностью

Я не стал бы вспоминать всю эту галиматью, да ведь кошмар в том, что действительно, людей, случайно очутившихся в таких местах где свирепствовала пограничная паранойя (Карелия, Приморье, ещё кое-где), и вправду могли схватить на железнодорожной станции находящейся в 150 километрах от границы и обвинить в попытке (намерении) эту самую границу перейти. Другое дело, что после того как доблестные погранцы передавали задержанных в милицию (и ходили, грудь колесом, не единожды вспоминая об "удачно проведённой операции"), менты, обычно, через несколько часов отпускали "нарушителей" на все четыре стороны, с напутствием проваливать как можно скорее и подальше (всё-таки брежневская эпоха была помягче сталинской). Но это уже — проза жизни, о которой авторы подобных "бестселлеров" не считали нужным распространяться. Равно как и о том, что все жители "погранзон" получали определённую прибавку к зарплате, за то чтоб активнее стучали на всех проходящих-проезжающих. И те, как правило, действительно старались.

Видать сегодня власть своих шестёрок-стукачей плохо подкармливает. Приходится по поездам бутылки пустые выпрашивать…

Или я рассуждаю слишком предвзято? Что ж — может быть. Не стоит требовать прекраснодушия и кристальной объективности от человека, который ощущает себя отверженным.

До самого Мурманска ехать было незачем. Там ведь и леса уже нет — только тундра, скалы, да военно-морские базы. Что там делать? Меня интересовал небольшой город Кандалакша, расположенный на юге Мурманской области.

Поезд пришёл в Кандалакшу в хорошее время — рано утром. Выйдя из поезда, я немного огляделся по сторонам. Было, в принципе, теплее чем я ожидал. Ведь всё-таки, как ни крути — за полярный круг заехал. Это значительно севернее тех комяцких широт, на которых мне довелось баланду хлебать. Но недаром Гольфстрим называют "печкой Европы". Здесь, практически на широте Колымы, было вполне терпимо — почти на одном уровне с Москвой. Или просто была оттепель?.. Говорят, зимой в окрестностях Мурманска, можно наблюдать полуфантастическую картину: укутанная снегом тундра; чёрные обледенелые скалы, о которые с грохотом разбиваются громадные мрачные волны незамерзающего Баренцева моря; над волнами клубится пар. И над всем этим — переливающиеся всеми цветами радуги, сполохи северного сияния…

Впрочем, в Кандалакше я увидел лишь синеющие вдали сопки, покрытые, насколько позволяло видеть моё зрение, в основном хвойным лесом. Сам городок мало чем отличался от подобных себе периферийных "Урюпинсков" Центральной России. Не сказать чтобы на улицах, или в окрестностях, было так уж много снега. Цены в магазинах пониже московских. Поначалу подивился относительной дешевизне фруктов — тех же бананов, например. Потом сообразил — тут ведь морской порт.

Но — сопки сопками, цены ценами, а голова-то иным забита. Не на экскурсию прикатил. Надо работёнку подыскивать.

Довольно быстро, однако, выяснилось, что с этим здесь не так уж густо. Железнодорожные рабочие, прочищавшие сжатым воздухом забитые снегом стрелки, посоветовали сходить за несколько километров от города, на какой-то лесозавод. Точнее, они-то советовали на автобусе съездить, но я не мог позволить себе дополнительные траты, не имея никаких источников дохода.

Пришлось топать по шпалам. За городом почувствовал, как ветерок потягивать начал. Вроде как незаметно, зуб на зуб перестал попадать. Но дошёл конечно — куда я денусь.

В отделе кадров сидит какая-то фефёла расплывшаяся, носом клюёт в полудрёме. Оно и понятно — в кабинете тепло и мухи не кусают, а за окном хмурый зимний день… "Знаете что — вы сходите в цех какой-нибудь, или вообще по всем цехам пройдитесь. Если там бригадирам люди нужны, то вы придёте и мне скажете…" Ей видимо и на ум не взбрело, что это как раз она должна меня информировать — нужны ли им люди. Она, значит, будет в тепле геморрой высиживать, а я — лазай по цехам незнакомого мне предприятия, ищи бригадиров, не известных мне ни в лицо, ни по фамилиям; договаривайся с ними о чём-то, не будучи вполне уверен, что потом "главное" начальство соблаговолит меня принять на эту самую работу. О жилье вряд ли стоит и заикаться. И это я им ещё не сказал, что у меня и паспорта-то нет — только справка об освобождении…

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное