Пропавшая улика. И на восьмой день

— В священный дом только один вход — которым воспользовались мы. Он никогда не запирается — там нет замка. Ибо этот дом — сердце Священного Собрания.

На языке современной антропологии дом обладал «мана»[37] и поэтому был табу для общины, за исключением Совета и Управляющего. Но даже они подчинялись ритуальной дисциплине. Желающий войти должен был сначала позвонить в колокол у двери и мог перешагнуть порог, только если ему ответит Учитель. Если же Учитель отсутствовал либо был занят молитвой или размышлениями и не отзывался, звонившему приходилось ждать или являться в другое время.

— Ибо никто, кроме твоего слуги… — (Снова! «Что такое слуга твой, пес, чтоб мог сделать такое большое дело?»[38] — к примеру, практиковать рабство? Не было ли это мягким укором?) — и Преемника не может находиться один в священном доме, — объяснил старик. — Мы строго блюдем это правило — никто не смеет перешагнуть порог этого дома, когда меня здесь нет, кроме Преемника.

Усталость удержала Эллери от вопроса: «Почему нет?» Вероятно, старик сам не знал причины. Таков был ритуал.

Взгляд Эллери устремился в дальний конец длинного зала, где находилась закрытая дверь с: висевшей над ней керосиновой лампой — дверь в комнату, которую юноша с ангельским лицом назвал «санктум».

— Да, — кивнул Учитель, проследив за его взглядом. — Санктум. Запретная комната, как обычно именуют ее Преемник и община…

Правила, касающиеся запретной комнаты, по словам старика, были еще строже. Только сам Учитель мог находиться там — остальным членам общины, даже Преемнику, вход был воспрещен. Дверь всегда была заперта, а единственный ключ хранился у Учителя. (В отличие от скрипториума — рабочего кабинета Преемника — дверь куда могла, но не должна была непременно запираться, а единственный ключ от которой обычно находился у Преемника.)

— Таким образом, — закончил Учитель, — общиной управляют пятнадцать человек: Совет Двенадцати, Управляющий, Преемник и тот, кто является вождем, пастырем и целителем своего стада, — твой слуга, именуемый Учителем.

Эллери с трудом сознавал, что слушает не отрывок из старого и забытого романа, а описание самой что ни на есть реальной общины, существующей в Соединенных Штатах Америки в 1944 году, очевидно, к полному неведению округа, штата, федеральных властей и ста тридцати пяти миллионов других американцев.

Роясь в памяти в поисках аналогий, он смог найти только одну: маленькую общину на одной из вершин Аппалачских гор, которая, будучи изолированной оползнем, уничтожившим единственную дорогу к внешнему миру, оставалась забытой почти целым поколением, покуда связь не была восстановлена.

Но тогда причиной послужило стихийное бедствие, а никакое стихийное бедствие не могло объяснить существование Квинана, который, судя по тому, что видел и слышал Эллери, был изолирован намеренно и куда более длительное время. Кладовщик Сторикаи был поражен при виде автомобиля и явно ничего не знал о наручных часах.

Как долго это продолжается? — думал Эллери.

В голове у него промелькнуло: доколе, Господи?

* * *

— Значит, здесь ничего никому не принадлежит? — спросил Эллери в зале Дома Священного Собрания, где мерцала желтая лампа и куда время от времени доносились снаружи мычание коровы и рев осла; он окончательно утратил чувство времени.

— Нет, — ответил патриарх. — Все принадлежит общине.

Но ведь это коммунизм, заметил некто в голове у Эллери. Не свирепый и лживый коммунизм сталинской России, а свободно избранный образ жизни ранних христиан и… Он не мог вспомнить название дохристианской общины, о которой читал несколько лет назад у Иосифа Флавия.

Впрочем, думал Эллери, нет надобности отправляться на такие далекие расстояния во времени и пространстве. Американский континент обладает длительной историей подобных экспериментов. Монастыри восемнадцатого века в пенсильванском городе Эфрата, именуемые «Женщина в пустыне»; община зоаритов на востоке Центрального Огайо, просуществовавшая сорок пять лет; общество Амана — «Община истинного вдохновения», — основанное около Баффало в 1943 году и все еще процветающее в семи объединенных деревнях Айовы; общества трясунов, остатки которых просуществовали более полутора столетий; община «перфекционистов» в Онайде. Все эти группы объединяли минимум два общих фактора: религиозная основа и общественная собственность.

То же самое, вероятно, относилось и к Квинану. Его религиозные происхождение и природа, хотя и ускользавшие от Эллери, были очевидны, а сам Учитель сказал, что «все принадлежит общине». Отдельным ее членам не принадлежало ничего — все, что они создали или вырастили, какую бы работу они ни выполняли, шло на общее благо. В ответ на это каждый квинанит, молодой или старый, получал то, в чем нуждался.