Пропавшие девушки Парижа

Мари подняла глаза от бетонного пола во Френской тюрьме и попыталась сфокусировать затуманенный взгляд. В голове стучало, во рту пересохло от жажды. К своему удивлению, она увидела перед собой Элеонору.

– Элеонора…

Как она ее нашла? Элеонора протянула фляжку. Мари с жадностью приникла к ней, взахлеб глотая свежую холодную воду, струившуюся по подбородку.

Она нагнула голову. Свежие раны сзади на шее отозвались болью.

– Я подвела вас, – тихо сказала Мари. – Простите.

– Одевайся. Я отвезу тебя домой.

Мари открыла глаза, и образ Элеоноры растворился. Она вытянула вперед руку, но нащупала лишь пустое пространство. Элеоноры, конечно же, здесь не было. Как же ей стало горько, едва она осознала, где находится и как оказалась здесь. Утром после допроса на авеню Фош ее бесцеремонно забрали из чердачного помещения в парижской штаб-квартире СД и перевезли в тюрьму. Она не ведала, куда унесли Джулиана и как поступили с его телом.

С тех пор миновал почти месяц. И все это время она почти каждую ночь видела во сне, как Элеонора спасает ее и увозит домой, к дочери.

Разбудили ее крики.

– Raus![15] – рявкали чьи-то голоса. Не привычные голоса французской милиции, управлявшей Френской тюрьмой. Это были немцы. По железным прутьям камер били чем-то тяжелым, двери с лязгом отворялись.

Мари быстро села на полу. Что происходит? На долю секунды ей подумалось, что их освобождают. Уже находясь в тюрьме, она узнала, что высадка состоялась, второй фронт открыт. Войска союзников подходили к Парижу. Однако лица вокруг не светились радостью, в потухших глазах с расширенными зрачками застыл страх. Во всей большой камере изнуренные женщины собирали свои скудные вещи и писали записки на крошечных клочках бумаги. Одна судорожно пыталась проглотить ювелирное украшение, которое каким-то чудом ей удалось сохранить. Это были последние приготовления. Каждая женщина в мыслях репетировала их сотни раз, зная, что этот день наступит. Слухи о том, что тюрьма закрывается, подтверждались.

Мари с трудом поднялась на негнущихся ногах. В эту камеру она пришла одной из последних, и для нее уже не нашлось тонкого соломенного тюфяка. Более трех недель она спала на полу. Мари утешала себя тем, что, лишенная грязного тюфяка, она, возможно, не заразится вшами. Но, если на маленьком пятачке скопилось слишком много людей, от паразитов, конечно же, никуда не деться. Ее голова кишела насекомыми, она нещадно чесалась, содрогаясь от отвращения.

Сейчас она наблюдала, как ее сокамерницы суетятся, готовясь к переезду, словно это могло что-то изменить. Всего их было человек двенадцать, все сидели в тюрьме дольше, чем она. Их тощие тела, походившие на скелеты, были искусаны клопами и покрыты синяками. Мари узнала, что все они были француженки – участницы движения Сопротивления, жены партизан и обычные женщины, помогавшие бороться с немцами. Сидели в их камере и еврейки, но тех несчастных уже отправили на восток. О них напоминала импровизированная мезуза[16], которую одна из женщин нацарапала на стене возле двери.

Женщины теперь носились по камере как оголтелые. Выпихивали клочки бумаги сквозь узкие щели, что служили окнами, и те сыпались на землю подобно конфетти. Это были записки, начерканные на том, что удавалось найти, углем, а порой и кровью. В них женщины спрашивали о своих родных или пытались послать весточку. Или просто писали «Je suis là» («Я здесь») и указывали свое имя, ведь они переезжали и хотели, чтобы о них помнили.

Однако Мари не участвовала в общей суете. Она стояла неподвижно, готовясь к тому, что ее снова насильно увезут неизвестно куда. Она подумывала о том, чтобы отказаться идти со всеми, зная наверняка, что немцы все равно ее пристрелят, как Джулиана. Вспоминая последние мгновения его жизни, как он умирал, она внутренне сжималась от душевной муки: ее сердце рыдало. Он выглядел таким спокойным. Вместе с ним угасла и надежда. Так, может, пусть ее лучше убьют.

Нет, надежда еще теплилась. Немцы их увозят, потому что союзные войска приближаются к Парижу. Их скоро освободят. Если есть хоть малейший шанс вернуться к дочери, Мари его использует.

С тех пор как ее привели сюда несколько недель назад, дверь камеры всегда была на запоре, но сейчас она с грохотом распахнулась.

– Raus!

Женщины ринулись в коридор. Никто не хотел отставать: для тех, кто оказался в хвосте, последствия могли быть самыми печальными. К ним присоединялись арестантки из других камер, и вскоре сырой центральный коридор заполонил плотный поток теплых тел.

Толпа несла Мари вперед. Внезапно она обо что-то споткнулась, едва удержавшись на ногах. На полу в коридоре, свернувшись калачиком, лежала женщина. Видимо, она была очень больна или сильно избита и не могла идти. Мари колебалась. Она боялась отстать. Но ведь если женщина так и будет лежать посреди коридора, ее непременно убьют. Мари торопливо присела на корточки, пытаясь помочь бедняжке.

И ахнула, узнав в ней Джози.

Она на мгновение оцепенела. Обман зрения или она снова грезит? Мари опустилась на колени и обняла подругу.