Пропавшие наши сердца

Казалось бы, с чего вдруг? Родители ее никогда не бывали в Нью-Йорке, из дома она уехала несколько лет назад, так откуда у нее потребность бежать? Но если разобраться, ее жажда строить новую жизнь была вполне понятна. Осиротев, начать все заново, в других краях, где можно спрятаться от мира с его острыми углами. Затаиться, словно птица в листве. Не высовываться. Итан написал по электронной почте отцу, и тот задействовал весь круг своих знакомых: соседей, коллег, бывших товарищей по студенческому общежитию, их друзей – всех, чье расположение он снискал за свою шумную, пеструю жизнь. У знакомых тоже есть знакомые, на связях держится мир, и в то время ни Маргарет, ни Итан ничуть не удивились, просто были благодарны, когда выяснилось, что у Итана есть крестный, а у него брат, который играет в гольф с деканом Гарварда, и тот сказал, что в университете открылась или вот-вот откроется вакансия. Несколько звонков, посланное наудачу резюме – и вот уже Итана взяли стажером на кафедру лингвистики.

Все устроилось за две недели. Прощаться им было не с кем, к тому времени связь со всеми здешними знакомыми была потеряна. Вещей они взяли мало, потому что брать было почти нечего: чемодан с одеждой да стопку словарей. На новом месте им придется начинать с нуля.

Чиж не в силах этого вообразить. Маргарет все понимает по его лицу, озадаченному, будто он силится примерить на себя чужие чувства, увидеть то, чего никогда не видел. Отец ей когда-то рассказывал притчу о том, как четверо слепых описывали слона, пощупав каждый какую-то его часть, и говорили, что слон похож на стену, на змею, на опахало, на копье. Рассказ-предостережение: не стоит обольщаться, что мы кому-то можем передать свой опыт. Она так и сыплет подробностями, колкими, словно песчинки, но для него это по-прежнему кошмар, что случился не с ним. Пока на себе не испытает – не поймет, а она все бы отдала, лишь бы ему не пришлось этого испытать.

Но чем же все кончилось? – спрашивает Чиж, и Маргарет спохватывается: ах да, столько еще надо рассказать!

В новую жизнь она нырнула, как под пуховое одеяло. В кембриджском домике, купленном на все их сбережения, – в Кризис только одно хорошо, мрачно шутил Итан, столько домов продается задешево – Маргарет выкрасила стены в теплый золотисто-оранжевый: пусть их жизнь будет такой же яркой. Они вставили новые окна, отшлифовали полы, развели огород: кабачки, помидоры, ярко-зеленый салат. За высоким забором, обрамлявшим их дворик размером с почтовую марку, легко было представить весь мир таким же. Ничего не стоило забыть, что в стране до сих пор бушует Кризис, а им деньги, удача и связи помогли оставить его за порогом, как оставляют за порогом метель, зайдя в дом, где тепло и сухо.

Для всех остальных конец Кризиса ознаменовали нечеткие кадры с камеры видеонаблюдения: зернистая серая фигура в капюшоне притаилась за углом столичного офисного здания. Все происходит молниеносно: из дверей появляется человек в черном костюме, человек в капюшоне вскидывает пистолет. Вспышка. Человек в костюме падает. И, перед тем как пропасть с экрана, человек в капюшоне смотрит в камеру, будто до той минуты ее не замечал, и лицо его, скрытое за темными очками, попадает в кадр.

Человек в костюме – объясняли в новостях, раз за разом повторяя ролик, – сенатор от штата Техас, один из ярых сторонников идеи «китайского Кризиса». Он горячо призывал к санкциям, объявлял китайскую промышленность скрытой угрозой, обличал «предателей» – этим и был знаменит. После покушения армия его сторонников стала расти: хоть лицо человека в капюшоне было размытым и опознать его не представлялось возможным, все-таки видно было, что он азиат, а учитывая обстоятельства, заключили эксперты, «вероятно, китаец». Посыпались звонки в полицию – доносы на соседей, на коллег, на официанта из ближайшего кафе. В соцсетях рядом со стоп-кадром из видео выкладывали фотографии – из интернет-архивов, с сайтов знакомств, из резюме и отпускных альбомов, их спешили разместить те, кто думал, что сам раскрыл дело. Всего у сыщиков-любителей под подозрение попали тридцать четыре разных человека от девятнадцати до пятидесяти шести лет, друг на друга совершенно не похожих, а поскольку виновного так и не нашли, на каждого азиата стали смотреть с опаской – вдруг он преступник или сочувствующий? Сенатор, лежа на больничной койке с перевязанным плечом, гнул свою линию: «Вот видите? Они на все способны, даже на хладнокровное убийство. И кто теперь следующий?» Ему вторили передовицы: «Не просто покушение на одного человека, сенатора, а открытое выступление против правительства, против основ нашей жизни».