Пропавший без вести

Если вдуматься, ничто не должно соблазнять нормального человека, вот хотя бы вас, жаждать победы в скачках. Ведь с первыми звуками оркестра cлава лучшего конника страны окатит вас волной гордыни столь непомерной, что наутро острый приступ раскаяния неизбежен.

От зависти соперников, людей хитрых и весьма влиятельных, вам будет почти физически больно в финишном створе, куда вы ворветесь после привольного простора скакового поля, на котором так быстро оказались в гордом одиночестве, если не считать нескольких отставших жокеев, что крохотными точками где-то позади вас тоже мчались к краю горизонта.

Многие из ваших друзей, спеша забрать свой выигрыш, едва успеют через плечо крикнуть вам от далеких окошек букмекеров свое торопливое «ура»; лучшие же из них поставили вовсе не на вашу лошадь, ибо не хотели в случае проигрыша на вас сердиться, а теперь, поскольку ваша лошадь пришла первой, в досаде отворачиваются, когда вы гарцуете мимо, и предпочитают рассеянно оглядывать ряды трибун.

Конкуренты позади вас, надменно держась в седле, стараются не замечать виновника своей неудачи, этой чудовищной несправедливости, постигшей их столь вероломно и необъяснимо; они напускают на себя молодецкий вид, словно настоящие скачки еще впереди, а эта, прошедшая, только так, пустяки и детские шалости.

Многие из дам находят победителя смешным, уж больно он пыжится, а самому-то явно не по себе от нескончаемых рукопожатий, приветствий, от необходимости то и дело кланяться и кому-то махать рукой, в то время как побежденные, сурово сомкнув уста, легонько похлопывают по гривам своих разгоряченно похрапывающих лошадей.

Вдобавок ко всему с помутневшего неба начинает сеяться мелкий дождь.

Окно на улицу

Кто живет одиноко и все же тоскует порой по общности, кто в череде перемен погоды, времени суток, служебных дел и тому подобных неурядиц мечтает просто увидеть хоть чью-то руку, на которую можно опереться, – тому долго не протянуть, если нет у него окна с видом на улицу. Ибо, будь он и вовсе конченый человек, ничего уже не ждущий от жизни, но если он просто так, от усталости, подойдет к своему подоконнику, рассеянно шаря глазами между пешеходами и небом, и совсем не хочет глядеть вниз, даже голову слегка откинул, – все равно его властно притянет усердие трудяг-лошадей, вереница экипажей, уличный шум, а вместе с этим, в конце концов, и весь будничный и слитный удел человеческий.

Желание стать индейцем

Стать бы индейцем, прямо сейчас, и на полном скаку, упруго сжимаясь в комок под встречным ветром, дрожью тела ощущая содрогание почвы, помчаться на лихом скакуне, покуда не выпростаешь ноги из стремян, которых, впрочем, и нет вовсе, покуда не бросишь поводья, которых, впрочем, тоже нет, и вот ты уже летишь, не видя под собой земли, только слившуюся в сплошной ковер зеленую гладь, и нет уже перед тобой конской головы и шеи.

Деревья

Ибо мы – как стволы поваленных деревьев в снегу. На первый взгляд, лежат просто так, чуть толкни – и сдвинешь с места. Но не тут-то было, оказывается, их не оторвать от земли. Хотя, смотри-ка, и это тоже лишь на первый взгляд.

Злосчастье

Когда стало совсем невмоготу – как-то в ноябре, под вечер – и я в своих четырех стенах носился взад-вперед по ковровой дорожке, как по беговой, добежав до окна, шарахался при виде освещенной улицы и поворачивал вспять, обретая новую цель в глубине комнаты, в мерцающем омуте зеркала, и кричал, лишь бы услышать свой крик, на который никто и ничто не отзовется, который, не встретив преград, а значит, и опоры, не теряет, а только набирает силу, взмывая все выше, и не может умолкнуть, даже оборвавшись, – прямо в стене, спешно так, вдруг распахнулась дверца, – и правильно, давно надо было спешить, – и даже упряжные лошади внизу на мостовой, словно боевые кони, взъярившиеся в пылу битвы, вскинулись на дыбы и хрипато заржали, закусив удила.

Из тьмы коридора – там еще не зажигали лампу – маленьким призраком выплыл ребенок и замер на цыпочках, незаметно покачиваясь на хлипких половицах. Ослепленный даже тусклым полумраком комнаты, он хотел было закрыть лицо ладошками, но, завидев крест оконного переплета, за которым ночная мгла придавила к земле худосочный туман уличного освещения, разом успокоился. Правым локтем чуть касаясь стены, он стоял в проеме, впуская в комнату дыхание сквозняка, стылым ветерком холодившее его ножонки, виски и шею.

Приглядевшись к нему, я сказал «Здравствуйте» и сдернул с экрана возле печки сюртук: стоять полуголым было как-то неудобно. Рта я так и не закрыл, должно быть, надеясь подобным образом избавиться от волнения. Привкус во рту был нехороший, веки подергивались, и вообще – только этого, впрочем, вполне ожидаемого визита мне сейчас и не хватало для полноты счастья.

Ребенок все еще стоял на прежнем месте, приложив правую ладонь к стене: разрумянившись от удовольствия, он, казалось, не может оторваться от изучения белоснежной, крупнозернистой штукатурки, чья шершавость так приятно холодит кончики пальцев.

Я спросил: