Проповедник

Очки звякнули. «Изумление наигранное или все-таки подлинное?» – заинтересовался Мартин, предоставивший вести беседу Патрику, чтобы целиком и полностью сосредоточиться на наблюдении за реакциями Якоба во время разговора.

– Да, вот это новость. Но я по-прежнему не понимаю, какое у нее могло быть дело в Вестергордене?

– Как я сказал, она, похоже, хотела попытаться узнать больше о том, что произошло с ее матерью. И, принимая во внимание, что твой дядя был у полиции главным подозреваемым… – Он не закончил фразу.

– Должен сказать, на мой взгляд, это дикие предположения. Дядя был невиновен, но вы все равно довели его своими инсинуациями до смерти. Ввиду его отсутствия вы теперь явно пытаетесь посадить в тюрьму кого-нибудь другого из нас. Скажите, что за заноза у вас в сердце, которая не дает вам покоя и вызывает такую потребность разрушать то, что создал кто-то другой? Вам колет глаза наша вера и радость, которую мы в ней находим?

Якоб перешел к чтению проповеди, и Мартин понял, почему его так высоко ценят как проповедника. В его мягком, плавно повышавшемся и понижавшемся голосе присутствовало нечто завораживающее.

– Мы просто выполняем свою работу, – резко сказал Патрик.

Ему приходилось сдерживаться, чтобы не показать отвращения ко всему тому, что он считал религиозной чепухой. Правда, даже он не мог не признать, что в Якобе что-то есть, когда он говорит. Более слабые люди, чем он, могли бы легко поддаться этому голосу и увлечься его идеей.

– Значит, ты говоришь, что Таня Шмидт никогда не появлялась в Вестергордене? – продолжил Патрик.

Якоб развел руками.

– Клянусь, что никогда этой девушки не видел. Что-нибудь еще?

Мартин подумал о полученной от Педерсена информации, что Юханнес не покончил с собой. Эта новость могла бы несколько встряхнуть Якоба. Но он знал, что Патрик прав. Они едва успели бы выйти из комнаты, как у остальной части семейства Хульт зазвонили бы телефоны.

– Нет, мы, пожалуй, закончили. Но не могу исключить того, что мы вернемся к тебе позже.

– Это меня не удивляет.

Голос Якоба утратил тон проповедника и вновь стал мягким и спокойным. Мартин как раз собирался взяться за ручку двери, когда та беззвучно распахнулась перед ним. Кеннеди тихо стоял снаружи и открыл дверь точно в нужный момент. Вероятно, он все время подслушивал. Горевший у него в глазах черный огонь рассеивал любые сомнения. Мартин отпрянул перед ненавистью, которую эти глаза излучали. Якоб наверняка скорее научил его тому, что значит «око за око», чем «возлюби ближнего».

⁂

Атмосфера за маленьким столом была тягостная. Впрочем, с тех пор как умер Юханнес, веселой она не бывала никогда.

– Когда все это кончится! – Сольвейг прижала руку к груди. – Вечно мы попадаем в дерьмо. Все будто думают, что мы только и ждем, чтобы нас пнули! Что теперь станут говорить люди? – запричитала она. – Когда услышат, что полиция выкопала Юханнеса! Я-то думала, что, когда они нашли последнюю девочку, разговоры наконец стихнут, а теперь все начнется заново.

– Пусть, черт возьми, болтают! Какое нам дело до того, о чем народ треплется у себя по домам?

Роберт с такой силой загасил сигарету, что перевернулась пепельница. Сольвейг поспешно отдернула альбомы.

– Роберт! Осторожно! Ты можешь прожечь альбомы.

– Твои гребаные альбомы мне осточертели! Ты дни напролет сидишь тут и возишься с этими проклятыми старыми фотографиями! Разве не понимаешь, что те времена давно прошли?! Это было лет сто назад, а ты сидишь, вздыхаешь и возишься со своими чертовыми снимками. Отца уже нет, и ты больше не красавица. Только посмотри на себя!

Роберт схватил альбомы и швырнул их на пол. Сольвейг с криком бросилась за ними и начала собирать разлетевшиеся по полу фотографии. От этого Роберт только еще больше разозлился. Игнорируя умоляющие взгляды Сольвейг, он наклонился, подобрал пачку снимков и принялся рвать их на мелкие кусочки.

– Нет, Роберт, нет, не тронь мои снимки! Роберт, пожалуйста! – Ее рот походил на открытую рану.

– Ты жирная старая баба, поняла?! Отец повесился. Тебе пора это понять!

Юхан, который сидел как приклеенный, при виде разыгравшейся перед ним сцены, встал и крепко взял Роберта за руку. Он выдернул остатки фотографий, которые судорожно сжимал Роберт, и заставил брата слушать.

– Успокойся. Им как раз этого и хочется, ты разве не понимаешь? Чтобы мы набросились друг на друга и наша семья развалилась. Но мы не доставим им такого удовольствия, понял?! Мы должны держаться вместе. Давай, помоги маме собрать альбомы.

Злость Роберта улетучилась, как выпущенный из шара воздух. Он протер глаза и с ужасом посмотрел на развал вокруг. Рыдающая Сольвейг лежала на полу, как большая мягкая гора отчаяния, и между пальцев выглядывали обрывки фотографий. Ее плач раздирал душу. Роберт опустился рядом с матерью на колени и обнял ее. Нежно убрал у нее со лба жирную прядь волос, а потом помог подняться.