Пророчество о пчелах

Мое будущее известно, но никто не лишал меня свободы воли.

Он достает из кармана черный мешочек.

Я сам решу, как это произойдет.

Шаги все ближе.

Он берет кувшин и кружку. Но, наклонив кувшин, чтобы налить в кружку воды, обнаруживает, что кувшин пуст.

Тем хуже, проглочу цикуту без воды.

Он торопливо сыплет порошок в кружку и подносит ее к губам.

Но яд не успевает попасть ему в рот: глиняная кружка разбита выпущенной из арбалета стрелой. Он пытается высыпать остаток яда себе в рот прямо из мешочка, но стражник кидается на него, хватает за руку и заставляет выронить мешочек.

На него набрасывается целая орава недругов, заламывающая ему руки за спину.

Пристав зачитывает ему высочайшее повеление об аресте.

Его силой уводят. Когда его заковывают в цепи, он думает:

Как записано в пророчестве, суд надо мной пройдет у всех на виду.

Но его успокаивает мысль:

Зашифрованное пророчество на иврите переправлено в Испанию.

Оригинал спрятан здесь.

Еще одна копия есть у последних тамплиеров.

Несколько дней Ангерран проводит в тюремной камере в башне Тампля, где за десять лет до него держали соратников Жака де Моле. Мрачная ирония Истории: стены, возведенные тамплиерами, собиравшимися за ними отсидеться, так толсты, что они сами не смогли их преодолеть.

Дальше события резко ускоряются.

О судебном процессе объявлено радостно и торжественно. Мариньи обвиняется в колдовстве. Показания против него дает родной брат.

Через несколько дней его везут на виселицу Монфокон.

За усовершенствованием виселицы недавно надзирал сам Ногаре. Она выросла вверх, теперь в ней насчитывается целых шестнадцать каменных опор, между которыми расположены деревянные поперечины – «виселичные вилы». На них висят тремя рядами, друг над другом, облепленные мухами казненные, на которых пируют вороны.

Мариньи в рубахе до пят ведут к подножию виселицы.

Ему бьет в нос невыносимый запах разлагающихся трупов и испражнений. У свежих повешенных вывалены черные языки. Но внимание осужденного привлекает другая подробность.

Под ногами одного из повешенных он замечает редкостный цветок, мандрагору, и не удерживается от улыбки. Существует легенда, что этот цветок вырастает там, где земля удобрена мужской спермой.

Сперма – свидетельство эрекции, эрекция – удовольствия.

Столь неуместная в этот трагический момент мысль помогает Мариньи хоть немного успокоиться.

Возможно ли, чтобы сквозь боль от удушения пробилось наслаждение?

Этот сиреневый цветок в столь зловещем месте кажется ему символом надежды.

Его заставляют лезть вверх по лестнице, в верхний ряд.

Они хотят, чтобы моя смерть послужила примером.

Рокочет барабан, палач накидывает ему на шею петлю и начинает ее затягивать.

Я должен как можно дольше улыбаться. Не хочу радовать их гримасой боли, лучше пусть мой восставший член послужит дерзким вызовом!

Я должен прийти в то же радостное состояние приятия и радости, в которое впали Клотильда и Эврар, умершие на вершине любовного слияния.

Барабанный рокот прекращается, воцаряется тишина, нарушаемая вороньим карканьем. Он слышит биение своего сердца, закрывает глаза и видит ангела.

Святая Мелисса!

– Мужайся, Ангерран. Тебя ждут мгновения боли, зато с тобой буду я.

– Помоги мне!

– Я ничего не могу для тебя сделать, материя мне неподвластна. Но у меня есть к тебе вопрос. Ты оставил пророчество в библиотеке?

– Да.

– Знаешь ли ты, куда отвезут выжившие тамплиеры ту копию, которую ты им вручил?

– В Шотландию.

Палач сталкивает Ангеррана в пустоту. Веревка натягивается, петля сдавливает горло. Ноги болтаются в воздухе, не находя опоры. Пенька режет кожу. Он задыхается.

Прежде чем потерять сознание, он успевает подумать:

Хочу возродиться в человеке, связанном с пророчеством.

95

Мелисса открывает глаза и принимается чихать. Приступу чиха нет конца. Отец дает ей стакан воды.

Ей удается отдышаться.

– Теперь я знаю, почему у меня такое слабое горло, откуда это вечное чихание. Я принимала это за аллергию на загрязненный воздух, а оказывается, это нечто совсем другое…

Она изумленно мотает головой, потом облегченно переводит дух – радуется, что уже не там. Сжав кулаки, она говорит:

– Меня предал брат, Жан де Мариньи. Предал после всего, что я для него сделала!