Пророчество тьмы

Но, завидев пленников, шедших рядом с ним, умолкали. Всматривались в Эвона, боясь произнести его имя. Думали, что обознались, и испуганно переглядывались.

– Что они говорят? – спросил Соно.

– Они молятся олхи в надежде, что это не я. Хотят, чтобы ушел. Знают, что навлеку беду и гнев короля.

– Жалкие пугливые крысы, – процедил сквозь зубы ниджай.

– А это про меня только что сказал вон тот бородач, – пошутил травник.

Соно цокнул, но Эвон не мог иначе: его улыбка – его защита. Только так он справлялся со страхом, что пробуждался внутри.

– Рокрэйнцы винят меня в том, что я ушел и бросил семью.

– Они винят тебя в том, что ты не сделал этого раньше, фур. – Атернай кинул на него полный отвращения взгляд. – Помолись вместе с ними. Отец скоро вернется и, если ты к этому времени опять не сбежишь, убьет тебя.

– Тогда чем быстрее ты нам поможешь, тем лучше. Хватит хвастаться перед народом, веди нас в Мысленный зал, и мы обсудим план. У нас мало времени.

– Говорить я буду только с принцессой. Остальные мне не нужны.

Дернув поводья, Атернай подогнал лошадь, которая ускорила шаг, заставляя пленников бежать за ними.

В Аскарский дом они так и не попали. Атернай кинул их в хлеву с лошадьми, привязав к стойлам. Наверное, это лучшее, на что могли рассчитывать пленники. Конюшни были теплыми и ухоженными, а сено сейчас казалось мягче пуха и взбитой подушки.

– Аха, брайс интен еште![18] – скомандовал Атернай. – На сегодня у меня есть дела поважнее вас. Мои аха придут за вами завтра.

Эвон знал, что у брата нет других дел. Он не пирует вместе с народом, не танцует и не веселится. Никогда. И этот день не будет исключением. Атер ушел обдумывать план и искать выгоду, ради которой может им помочь.

Устроившись в стойле в полумраке, беглецы наконец смогли расслабиться. Сейчас им ничего не угрожало, а значит, можно было отдохнуть после тяжелой дороги.

– Соно, а какой у нас план? – Эвон понял, что за все время они ни разу не говорили об этом.

Ниджай сидел в соседнем пустующем стойле.

– Я сделаю вид, что не слышал этого, травник.

– У вас нет плана? – подала откуда-то издалека голос Юри.

– С тобой все хорошо? – Соно забеспокоился. – Тебе не сделали больно? Ты согрелась? Сильно голодна?

– Все в порядке, Соно. – Юри была на другом конце конюшни, и из-за этого ей приходилось кричать. – Далия рядом со мной. Она все еще не пришла в себя, но дышит ровно. Попробую ее разбудить.

Она замолчала, но через секунду продолжила:

– А нас будут кормить?

– Будут, мышонок! – крикнул ей в ответ Эвон, и она замолчала, кажется занявшись принцессой.

– Так что там с планом, травник?

Эвон чувствовал осуждающий взгляд Соно даже через изгородь.

– Я думал, что мы придумаем его вместе. Твоя рассудительность, моя смекалка. Я умею торговаться, ты умеешь… Настаивать.

Соно лишь тяжело вздохнул:

– Мне нужно время, травник.

– Тогда я пока подумаю один.

Они погрузились в тишину, которую иногда своим фырканьем нарушали лошади. Позже аха принес им еду. Другие воины развязали им руки и, пристально следя, ждали, когда они окончат трапезу. Остатки горячей жареной свинины и хонг в бештете[19] были приятными, но не такими пряными, как в таверне у Илины. Эвон вспомнил вкус из детства, горький и кислый, – он был похож на вкус настойки, которой на Севере поили даже малышей. Аха ушли, забрав тарелки и привязав руки беглецов к балке. Пленники остались в темноте.

Юри сумела разбудить Далию, которая теперь громко кашляла, замерзнув в пути. Ее еще потряхивало, но после крепкого алкоголя принцессе, кажется, полегчало. Крикнув, что согрелась, Далия уснула. Соно долго ерзал на сене, но все-таки уснул. Эвон лежал в темноте и рассматривал свет, который проникал внутрь сквозь треугольные окна под высокой крышей. Сердце не унималось, пронзая ударами не только грудную клетку, но и виски. Он снова тут. Он вернулся в место, которое хотел назвать домом, к людям, которых хотел назвать семьей. Только слова будто замерзали в горле. Сено кололо кожу, но запах высушенной травы успокаивал, и, пытаясь заглушить мысли, Эвон постарался уснуть.

– Сыночек, вот ты где.

Мама. Голос мамы, который Эвон уже успел забыть.

– Скорей, ситэ[20]. Иди ко мне.

Она села рядом с ним, и ее теплые руки коснулись его щек. Мама притянула его к себе, нежно обняв. Эвон уткнулся носом в ее шею и впился руками в вязаный кафтан. От нее пахло домом. Местом, где он был в безопасности. Смесь сладкого аромата кожи, пирогов и сена. Мама часто пропадала на конюшнях, ухаживая за лошадьми, которых так сильно любила, а после заходила к кухаркам, чтобы порадовать детей вкусным хлебом. Как Эвон мог забыть? Ведь все вокруг ему напоминало о ней. Сухоцветы на потолке в его комнате, рыбные пироги из любимой пекарни. Это все она. Она была с ним рядом даже там, на Схиале.

– Мама, – Эвон прижался к ней сильнее. – Я так скучаю!

– Я всегда с тобой, мое ситэ.